Сокол: от Майдана до Песок

Это мой друг – Сокол. Для хороших девочек – Соколятко.

Он не умеет красиво писать, зато хорошо играет в футбол. Он играет за "Феникс" и "ВПС" в Василькове (Киевская область). Он не очень большой – зато сильный и смелый. С его мамой я познакомилась в январе среди икон – она работает в церковной лавке.

С Соколом я спала. Я спала с ним в намете на Майдане в минус двадцать. Палатка была поставлена в один слой – как могли мы ее утеплили матрасами и поролоном. В центре была маленькая буржуйка – тепла она давала катастрофически мало. Я спала тогда в трех штанах, трех свитерах, огромной дубленке, капюшоне, шарфе. Укрывалась тремя-пятью одеялами. Когда мех дубленки пропитывался газом, я спала в медицинской маске. Спать все девочки всегда ложились рядом с Соколом. С ним было совершенно не страшно спать.

Сокол на Майдане был с первых дней. Он пришел с АнтиМайдана. Говорит, что увидел на Майдане настоящих людей и больше никогда оттуда не уходил. После 29 ноября мы вместе с Соколом – слабые, избитые, казалось бы, загнанные люди – вдруг стали сильнее, вдруг поняли, что у нас есть силы бороться до конца.

На сцене Майдана тогда крутили одни и те же фильмы – в них много стреляли. Я просыпалась среди ночи от киношных взрывов. Первое, что я видела, открывая глаза, – Сокол. Он улыбался. Он укрывал всех еще одним одеялом и говорил, что все хорошо.

С Соколом я спала и в КМДА. Уже после расстрелов 20 февраля. На месте наших палаток осталась гора грязи и пепла, ведь именно эту часть – возле Стелы – 18 февраля захватил Беркут. В КМДА мы раздобыли два спальника, карематы и даже в какой-то мере крышу над головой – мы спали под огромным офисным столом. Сокол тогда еще очень переживал за цветы в кабинете – смотрел, чтобы им хватало света, поливал их.

Вы знаете, что Сокол щитоносец? Его главная задача на Грушевского заключалась в том, чтобы идти впереди всех и защищать людей. Щитоносцем он остается и поныне, он до сих пор впереди и защищает нас.

На Грушевского ему сломали руку – один из мальчиков позади него бросал брусчатку, но поскользнулся на замерзшей воде. Этой водой беркутовцы обливали наших парней, чтобы они не подступали к их позициям. Бросок у этого мальчика не получился, срезался. Паренек со всей силы угодил прямо под локоть Соколу.

Сокол гипс не накладывал – он бы мешал ему играть в футбол, он бы с ним не смог бегать на Грушевского. Говорил, что рука немного болит, и все. Тогда война на Грушевского казалась страшной, сегодня о тех травмах мы вспоминаем с грустной улыбкой.

18 февраля Сокол умолял меня уехать. Около полуночи он нашел мне машину, коридор, подпольную квартиру. Он говорил: "Можно уехать. Уезжай!". Так просто – "Можно уехать!". Это казалось спасением, можно было бежать! Хотелось бежать, ведь было немного страшною. Ну, было по-настоящему страшно, было очень страшно.

Сокол сказал принимать решение за нескольких человек – либо я уезжаю и они поедут со мной, либо остаемся все вместе. Вот тогда стало стыдно за свое малодушие. Разве не мы кричали: "Разом і до кінця"? Мы. Сокол молча кивнул, развернулся и ушел – ушел на передовую.

За пару дней до этого мне снился пожар. Голубые многоэтажки горели от первого этажа до шестнадцатого, а Сокол укрывал меня от огня щитом. Во сне мы с ним долго смотрели на пылающее пламя.

18 февраля ночью я больше не могла стоять. Я спросила у Сокола: "Я ложусь спать. Мне снимать ботинки, или могу не успеть?". Сокол ответил: "Можешь не успеть". Он попрощался со мной в очередной раз, сказал, что любит, и ушел. В ту ночь все так делали: все любили друг друга, все друг с другом прощались и все уходили в темноту, к баррикадам.

Наши палатки уже сгорели – они остались под "Глобусом" возле Стелы, на оккупированной территории. Наша 38 Сотня (отныне она носит имя Устыма Голоднюка, 19-летнего друга, погибшего позже – утром 20 февраля), наша 38 Сотня была разбита в Мариинском парке.

Сотник был госпитализирован. Часть парней остались отрезанными от своих, на территории занятой врагом. Говорили, что они погибли. Позднее выяснилось, что они сутки прятались на крыше, они слышали, как по крыше сверху ходит "Беркут".

В ту ночь они начали курить.

Наша 38 Сотня имени Устыма Голоднюка была разбита. Поэтому мы пошли на подкрепление 3 Львовской Сотни. Я была в палатке. Стоял ледяной холод. Все окна и двери были открыты нараспашку. Буржуйка не работала. Девочки молча, синхронно, слаженно делали коктейли Молотова. От запаха бензина мутило, кружилась голова. Я заснула. Заснула, не снимая ботинок. Так, на всякий случай.

Разбудил меня Сокол. Он сказал: "Пішли". Я вышла из палатки – передо мной пылал Дом профсоюзов. Я до сих пор помню как мы стояли и смотрели на пылающее пламя. Минуты казались вечностью. Потом Сокол опять ушел на передовую.

Весной стало веселее. У нас в Сотне завелся профессиональный татуировщик.

Татуировки в Сотне – это как йо-йо принести в школу – уже на следующее утро йо-йо будет у каждого ребенка в классе.

Сокол потребовал выбить ему Герб Украины и подпись "Воля або Смерть".

Я негодовала. Мне это казалось ребячеством. Сокол на это ответил: "Зато теперь я точно не сдамся в плен, я точно не дамся живым".

Он так сказал и ушел служить в Нацгвардию. С ними брал Славянск. Сегодня он танкист. Сегодня он в Песках.

И вот я смотрю на обложку газеты "День", а на ней красуется Сокол. Я его знаю всего год. Но какой это выдался год!? Я его знаю по Майдану, а сейчас он в районе Песок. Сейчас его узнают другие – и я завидую им.

Эй, злодеи! Эй Вы, враги! Я хочу, чтобы Вы меня услышали – я люблю этого мальчика всей душой. Если Вы хоть что-нибудь с ним сделаете, на его место приду я. Поверьте, есть люди, которые любят меня. У меня есть еще Крут, Патриот, хирург Ромко, Политолог, Командор, Алькут, Саша Нетішинський, Отаман, Рататуй, Послушник, Береза, Сало, Лысый, Эльф, Луц…

И поверьте, если со мной что-то случится, они придут и станут на мое место. Если Вы и их тронете – те, кто их любят, придут и станут на их место. Нас тут целая армия любящих!

Злодеи, признайтесь, вы бессильны против тех, кто искренне любит. Разве можно победить тех, кто любит?

Алена Стадник – Белоснежка, 38 Сотня имени Устыма Голоднюка