Живая библиотека Донбасса. Алексей Чупа, писатель, поэт

Писатель Алексей Чупа общается практически всегда на чистом украинском языке и может хорошо изъясняться на польском. Как правило, его принимают за уроженца западной Украины, но он родился и всю жизнь провел в Макеевке – городе-спутнике Донецка. Квартал, в котором он жил, в районе улицы Депутатской и бульвара 8-го сентября, зовется, по иронии судьбы, Бендерами.

Украиноязычная книга "Бомжи Донбасса", написанная Чупой в 2012 году, и сборник лирической прозы "10 слов про Отечество" вошли в длинный список премии "Книга года ВВС 2014 года". А роман "Сказки моего бомбоубежища" Чупа окончил незадолго до того, как в его район в Макеевке залетели первые снаряды.

Я родился в Макеевке. Если описывать, что значит для меня Макеевка, то это – просто родной город со всеми его атрибутами: первая школа, первая любовь, футбол, катки и все такое. Этот город много всякого мне дал, хотя я никогда не чувствовал себя привязанным к нему.

Донецкий - это мировоззренческая система, которая предполагает определенную душевную простоту. Если человек злится, то по нему видно, что он злится, если недоволен – видно, что недоволен, а если счастлив – видно, что счастлив. В этом серьезное отличие "схидняков" от "западенцев". "Западенцы" в моих глазах выглядят более культурными, что ли, и благодаря этому умеют свои эмоции прятать, могут врать в глаза при этом - встречалось и такое.

А донецкий скорее схватится за нож, чем начнет заливать байки о том, какой ты офигенный. Вот эта простота и стала во многом фундаментом того, что происходит сейчас на востоке страны. Людей обдурили, а обдурить можно только очень простого человека. Простота перерождается в инфантильность и безответственность – я вижу в этом много схожих черт с поведением маленьких детей. Когда ребенок убежден в своей правоте и не аргументирует это, то хоть ты сдохни, ничего не докажешь.

Макеевка – один из огромнейших украинских индустриальных центров. Городок приятный, хоть там и не было никогда особых развлечений, с тех пор, как в 1998 скопытилась наша футбольная команда. Там не было ни одного литературного мероприятия, на котором бы я выступал, потому что негде и никто не звал. У нас все сразу рвались в Донецк, потому что именно там все учились и работали, а в Макеевку приезжали спать и отдыхать душой.

У меня в кругу всегда были творческие люди – музыканты, поэты, писатели. Мы с ними всегда встречались в Донецке, хоть там и не было много мест для собраний – бары "Ливерпуль", "Ганжубас", "Байкерс-бар", "Орешек". Нас, гуманитариев, в городе было меньшинство. Как написал как-то Денис Казанский, нехватка гуманитариев погубила Донецк. У нас был реально техно-фашизм: если не шаришь в технике, то ты вообще не человек и не пригоден к воспроизведению себе подобных.

Считалось, что лучше пойти учиться в техникум на слесаря, чем в университет на филолога. Мне же повезло с родителями, они интеллигенты, инженеры, и на фоне остальных они - идеальны. Я с детства наблюдал, как мужчины лупят своих жен и детей, а меня в жизни ни раз никто не ударил, никто никогда не ругал и не пресекал мои творческие стремления.

[L]Я проработал на Ясиновском коксохимическом заводе восемь лет, и, кажется, до сих пор там числюсь. Это произошло практически случайно: в 2007 году у меня сильно заболела бабушка, и мы сделали так, чтобы вся семья находилась рядом, а завод – как раз в трех километрах от дома. То есть особых мечтаний о работе на заводе я в себе никогда не вынашивал. Но потом мне понравилось и я там задержался, хоть и был чужеродным телом.

Первые три года работал грузчиком, еще пять – машинистом. Работа в основном физическая, и мне это очень нравилось: ты как будто в качалку ходишь, а тебе за это платят. И голова постоянно свободная, что очень ценю. Все, что я написал до этого сентября, было написано только потому, что на работе мне никто не мешал думать, читать, писать.

Иногда даже удавалось в ночную смену кино посмотреть – приносил порой планшет, смотрел фильмы Альмодовара (режиссер, который снимает кино преимущественно о нетрадиционных сексуальных отношениях – УП). Рабочая смена длилась 12 часов, и бывало, я успевал прочитать половину какой-нибудь книги.

В "Сказках моего бомбоубежища" у меня есть целый рассказ о ребятах с завода, с которыми я работал. Это простые работяги с минимальными запросами от жизни. Главное для них, в целом, – прийти на работу, как можно меньше поработать, вечерком после работы бахнуть пива, поспать и утром снова прийти на работу. В понимании большинства таких людей это и есть идеальная жизнь.

Ни с кем из них я за восемь лет дружбы так и не завязал – сознательно дистанцировался от людей, с которыми мне неинтересно. А они воспринимали меня как молчуна-затворника и ничего не знали о моей творческой жизни. Думали, наверное, что я характером не вышел. На донбасский манер меня называли просто Леха.

Свой последний день в Макеевке в августе я провел уже не в бомбоубежище, а на другом конце города. Мы с отцом остались там из всей семьи только вдвоем и целый день занимались какой-то ерундой. Он был на работе, а я прибирался и готовил. Вдалеке громыхало. Утром, в полпятого, я вышел из дома – в это же время я обычно вставал на работу – сел на автобус и поехал оттуда. С тех пор в Макеевке не был и вряд ли в ближайшее время там появлюсь.

К бомбежкам я быстро стал относиться спокойно: в какой-то момент у меня атрофировалось чувство страха. Тем более я понимал, что туда, где я живу, прилетают украинские снаряды, и мне от этого было как-то тепло. Они прилетали в ответ, и я знал, что так надо.

Книгу "Сказки моего бомбоубежища" я вообще писал про жителей своего подъезда. Долгое время я с ними не общался, потому что не о чем было, а тут дописал книгу, и через 10 дней наш район попадает под обстрел. Спускаюсь в бомбоубежище, и они все там сидят. Вот это было круто! Поговорили там со многими. Интересно, как они быстро меняли свое мнение. Когда начинали стрелять, все поддерживали мир, говорили: да пускай уже украинцы заходят, разберемся, лишь бы был мир. А когда стрельба прекращалась, то заводили старую песню: наши ополченцы их погонят, хунты здесь не будет.

По опыту моих разговоров с жителями Донбасса, их не переубедишь, они упертые как бараны. Ты приводишь человеку аргументы, он кивает, а потом говорит: все это брехня. Еще со времен "Оранжевой революции" я понял, что дискутировать бесполезно – не хочу тратить на это нервы и время.

Поначалу я активно участвовал в организации Евромайдана в Донецке. Но в общении с теми, кто туда приходил из противников, старался держать нейтралитет, потому что так меня были готовы слушать. Я пребывал под личиной нейтрального человека, чтобы некоторые моменты им объяснить. И вот они соглашаются, а в конце человек – даже с высшим образованием - тебе говорит: ну ты пойми, мы ж тут все за Януковича, я же сам пойду рядом с Беркутом стану, чтобы ему помочь! Вот только никто почему-то за Януковича не пошел.

Для современного донецкого человека очень важно материальное благосостояние, там многое этим меряется. Я спрашивал противника Евромайдана: вот ты лучше стал жить в последнее время? Он: да как-то нет, зарплату по странному стечению обстоятельств с 2010 года ни разу не поднимали, хотя должны были поднимать каждый год по коллективному договору на заводе. То есть я давил на болевые точки пролетария: вот он пашет, а при этом крутая машина – у его начальника все равно.

Спрашиваю: тебе же кажется, что это несправедливо? Он поддакивает, но продолжает думать как раб. Если бы в тот период было выключено российское телевидение, то могло бы что-то измениться. А так, люди велись на дикие фейки.

Я понял, что не смогу больше жить на Донассе, когда были приняты законы 16 января. Стало понятно, что никто не собирается разряжать ситуацию, и ты либо садишься в тюрьму, или на тебе всю жизнь будут ездить. Не стоило ожидать от решительных людей других действий, кроме как того, что произошло на Грушевского.

В Донецке же все радовались: наконец-то Майдан разгонят, растопчат и убьют их всех. Когда случилась трагедия на Институтской, они говорили: дураки проплаченные, так вам и надо. Я им тогда говорил: вы посмотрите, он же идет с деревянным щитом, какой же это подготовленный в американских лагерях боевик?! "Он умирает, потому что дурак", - отвечали они. А когда Майдан победил, они увидели, насколько сильно ошибались в Януковиче – он же сбежал. Они почувствовали себя сиротами и просили Путина ввести войска. Они искали кого-то сильного, кто их спасет. Рядом с этими варварами мне уже не хотелось жить. Я понял, что рано или поздно уеду отсюда.

Вряд ли я смогу вернуться в Макеевку. Только если люди изменятся, ведь все меняется. Но что для этого нужно сделать, как долго надо этим заниматься и насколько это целесообразно?

Кажется, надо выделить тем жителям Донбасса, которые хотят жить в Украине, город в центральном регионе. Можно было бы таким образом оживить какой-то город или же построить новый. Там действительно много проукраинских людей. Но у них есть такая черта как отсутствие политического сознания, пассивность. Нет чувства ответственности.

Беседу записала Екатерина Сергацкова, УП.Жизнь

"Живая библиотека Донбасса" - серия историй про уроженцев Донецкой и Луганской областей, инспирированная одноименным проектом платформы культурных инициатив ИЗОЛЯЦИЯ, которая была вынуждена покинуть пространство арт-завода в Донецке после того, как 9 июня его захватили боевики.

В рамках этого проекта уже опубликованы истории правозащитника Константина Реуцкого, издателя Арианны Хмельнюк, арт-менеджера Катерины Тейлор.