Добродетели цензуры

Общество, зараженное цензурой, – это общество, в котором нет искренности. Каждый вынужден искажать свою правду в угоду нормам закона или морали. Нормам очень зыбким и непостоянным.

Наше общество стремительно меняется, меняются представления о благопристойности, одни табу сменяются другими. Пару лет назад обыватель считал любую социальную активность чем-то постыдным или нелепым; всякий человек, идущий в политику или в гражданский сектор, воспринимался как мошенник или безумец. Немного сдобренный иронией конформизм считался высшей добродетелью.

Теперь мода изменилась. Стало стыдно уже не иметь активной позиции хотя бы на словах – даже самые премудрые пескари выползли из своих нор. Не надо слишком обнадёживаться на их счёт: просто находиться в стае стало уютнее, чем в норке.

До 30-го ноября быть "радикалом" считалось неприличным. Нет, конечно же, и в журналистике, и в искусстве, и даже в политике "радикалы" имели возможность повеселить народ – но им полагалось знать своё место. Как только радикал снимал колпак с шутовскими бубенцами и пытался говорить всерьёз, выходил из сферы эстетического в сферу политики, его переставали слышать.

Последний Майдан здорово изменил эту картину. Вчерашние шуты стали героями и наоборот. Все подряд радостно примеряют на себя роль "радикалов" и "экстремистов" или, по крайней мере, расписываются в симпатиях к ним.

Но это не значит, что политическая цензура исчезла или ослабла – она всего лишь изменила свою направленность.

Раньше нельзя было вступать в конфликт или же говорить о его существовании. Царил гнилой, купленный ценой компромиссов и лжи мир.

Символичным культурным итогом этого периода стала судьба работы Владимира Кузнецова "Страшный Суд", закрашенной по указанию директора художественного Арсенала. Роспись, на которой менты и чиновники варились в адском котле, могла бы оскорбить взор теперь уже бывшего президента или его свиты. Чёрная стена на месте работы художника – прекрасный символ той самой добродетельной трусости и конформизма; директора галереи оправдывали тем, что она заботится о будущем своего детища.

Показательна реакция арт-сообщества, которое, конечно же, осудило акт цензуры, но выступило против слишком жестких мер и заявлений "радикалов от искусства", потребовавших бойкота дискредитировавшей себя институции.

Ведь если бойкотировать всех, кто замарался цензурой, то придётся жестко зачистить украинское медиа- и культурное поле. А это ударит по карману и разрушит множество прекрасных дружеских связей.

Достаточно посчитать, сколько рукопожатий разделяет профессиональных борцов за свободу слова и профессиональных цензоров из Комиссии по Защите Морали. Редко два, чаще одно...

После начала Майдана, когда в ход пошли сначала дубинки, а потом и пули, о цензуре говорить почти перестали. Трудно волноваться о словах и символах, когда рядом бурлит настоящая жизнь и настоящая смерть, когда круто меняются судьбы миллионов людей, да и, без ложного пафоса, всего мира.

В кои-то веки мы оказались не на обочине, а в самом центре мировой истории, от этого захватывает дух. Апатия стала преступлением, каждому потребовалось определиться, на какой он стороне. Добродетель отныне меряется степенью симпатии к Майдану. Некоторые в угаре объявляли предательством даже недостаточно восторженную или критичную поддержку.

Гнилой мир сменился войной, самой настоящей войной, не метафорической. Но гнили меньше не стало.

Внезапно оказалось, что в переживающую экстаз народного единства массу влилось множество тех самых людей, которые ещё вчера затыкали нам рот и бросали нас в тюрьмы.

Цензоры от медиа учат нас свободной журналистике, их критика объявляется вредной – они же на правильной стороне.

Цензоры от культуры проводят выставки "революционного искусства" с тем же энтузиазмом, с которым вчера отрабатывали заказы Януковича – их нельзя критиковать, они ведь с народом.

Цензоры из ультраправых организаций, вчера громившие выставки, поджигавшие галереи и нападавшие на инакомыслящих – теперь патриотический авангард; критиковать их – лить воду на мельницу врага, помогать кремлевской пропаганде.

Преступников в милицейской форме заменили на важных постах такие же точно преступники, точно так же ответственные за пытки и смерти – их нельзя критиковать, мы живем в сложное время, нам нужна полиция.

Тюремной системой управляют те же люди, которые годами истязали подследственных, некоторые из них получили повышения вместо люстрации – ничего, пусть теперь пытают наших врагов!

Я намеренно сгущаю краски, ставя в один ряд ментов, которые систематически насиловали подследственных дубинками, работников НЭК, которые никогда не прикасались к своим жертвам руками, и чиновников от культуры, виновных разве что в беспринципности и самодурстве.

Потому что цензура – это насилие лица, облечённого властью.

Её оправданию служат те же механизмы, которые оправдывают ментов, избивающих подследственных и тюремщиков, издевающихся над зеками. Если общество принимает одно, оно примет и другое.

Раньше говорить о цензуре и других формах государственного насилия было нельзя, потому что эти неприятные разговоры разрушали зыбкую иллюзию мира и покоя, они мешали людям комфортно выпивать на фуршетах в компании блюстителей морали, они мешали зарабатывать деньги в их проектах.

Теперь, когда иллюзия мира окончательно развеялась, говорить о цензуре и насилии нельзя по другой причине – это "наша" цензура, это "наши сукины дети", им повезло вовремя присоединиться к победителям, а победителей, как известно, не судят. Особенно, если вы недостаточно восторженно участвовали в народном единении – вам это обязательно припомнят.

Цензор и палач всегда оказываются образцами благонадежности и примерными патриотами, в отличие от их критиков.

Война – прекрасное оправдание для цензуры. Когда в огне погибают люди, никому нет дела до горящих рукописей. Только вот, огонь – он всегда, на самом деле, один и тот же.

Во время социально-политических взрывов, точно так же, как и во время затишья, следует говорить и делать то, что вы считаете нужным и правильным. И в искусстве, и в политике. Даже если это будет идти в разрез с общественным мнением, модой или приличиями. Даже если это будет казаться несвоевременным и нецелесообразным.

Победить цензуру, как явление, можно только лишь сломав те общественные отношения, на которые она опирается.

Лишь тотальная искренность, какой бы оскорбительной и неуместной она бы ни казалась, проложит путь к тотальной свободе.

Александр Володарский, для конкурса "Стоп цензуре! Граждане за свободные страны"