О чем последний "Эфир" Кшиштофа Занусси
"Есть газы, веселящие душу человека", – подмигивая, сообщал кинозрителю персонаж Амвросия Бучмы из пацифистского "Арсенала" Александра Довженко.
Но с полей первой мировой войны веяло не антивоенным пафосом, а ипритом, хлором и прочими отравляющими веществами.
В изувеченных окопах собственно и заканчивается последний фильм Кшиштофа Занусси "Эфир", поддержанный среди литовских и венгерских доноров украинским Госкино.
И вот среди канонады взрывов, окутанный дымом сражения раненый подолянин Тарас неожиданно произносит: "Все имеет смысл".
И тут невольно становится страшно, неужели на самом деле все, и даже только что просмотренный фильм тоже не лишен смысловой нагрузки?
 |
| Персонаж Амвросия Бучмы из пацифистского "Арсенала" Александра Довженко |
А начиналось все довольно многообещающе. Беглый каторжник, а по совместительству преисполненный мессианских амбиций врач-экспериментатор волею судеб оказывается в отдаленном Галицком форте где-то на границе Австро-венгерской и Российской империй (украинскими локациями стали Свиржский замок и Тюрьма Лонцкого).
При содействии местной администрации он намерен продолжить свои эксперименты с анестезией, в частности эфиром, цель которых – не так облегчать страдания, сколько манипулировать человеческим поведением.
В этом сомнительном занятии аморальному доктору вызвался помогать, как в роли подопытного, так и ассистента едва ли не единственный позитивный персонаж фильма – обычный парень с Подолья, вышеупомянутый Тарас.
Правда, позитивным и преданным он станет позже, уже после того как во имя науки продаст доктору труп своего усопшего отца.
А если между строк еще разглядеть невинную молодую жертву, умерщвленную властолюбивым доктором, то зачин "Эфира" выходит вполне интригующим и многообещающим.
Наркотики, передозировки, неврозы, жажда власти, проститутки, немного насилия и натурализма – проверенный рецепт интригующего исторического фильма.
Именно во второй половине 19 века анестезия – уже распространенная культурная практика. Арсенал психических стимуляторов эпохи Просвещения – табак, кофе, чай – пополняется широким спектром наркотических веществ и терапевтических практик: от опиума и кокаина до гидротерапии и электрошока.
В 1859 году из листьев перуанской коки извлекают кокаин, составляющую популярного в Европе "напитка здоровья".
Эффект от употребления кокаина, наркотика элитного, ощутили на себе как воображаемый Шерлок Холмс так и реальный Зигмунд Фрейд.
Последний, настойчиво верил, что кокаин не просто мощный афродизиак, но и лекарство чудодейственное и универсальное, избавляющее от нервного истощения, бешенства и диабета.
Написав статью "О коке", Фрейд посвятил ее своей возлюбленной.
Своей, погибшей от передозировки кокаина, сестре Надежде, Александр Вертинский посвятил уже классический хит "Кокаинетка".
Через 10 лет врачи открывают неврастению, новое заболевание, связанное в первую очередь с невыносимой интенсивностью городской жизни. Человек попросту был не способен адекватно реагировать на чрезмерную стимуляцию нового индустриального мира.
Наиболее эффективным лекарством от нервных расстройств считался опиум.
Кроме того, опиаты стали самым популярным "детским наркотиком". Задействованные в индустриальном производстве матери, работающие по 12-14 часов в сутки вынуждены были "кормить" опиумом своих детей, дабы оставить их, "убаюканных" дома одних.
Клубничка в эфире стала модным десертом, а светские львицы все чаще злоупотребляли морфием, который тот самый Дюма окрестил "женским абсентом".
Сравнение яркое, но неточное. Настоящим женским абсентом был абсент. Фабрика Перно, образцовый пример эффективного производства, "выдавала" 125000 литров абсента в день.
Не менее популярными становятся так называемые "эфирные забавы", во время которых использовалась закись азота, стимулируя возбуждение, галлюцинации, "ощущение приятного напряжения в каждой клеточке тела", открывая новую вселенную впечатлений, идей, удовольствий и боли".
Не случайно, что именно в это время анестезию начинают использовать и в хирургических практиках.
Толчком к этому, по крайней мере, в Америке, стало открытие студента-медика Кроуфорда Лонга, осознавшего, что во время "эфирных забав" он попросту не чувствует боли.
Уже 1846 году была проведена первая публичная демонстрация действия наркоза в Америке.
Примерно в то же время, а именно 14 февраля 1846, первую операцию с использованием эфирного наркоза проводит Николай Пирогов.
Кино, по версии некоторых исследователей, выполняло ту же компенсаторную функцию, что и наркотики: возвращало атрофированному восприятию городского жителя остроту ощущений и яркость впечатлений.
К глубочайшему сожалению, фильм Занусси вовсе не об этом.
Точнее начинается он довольно заманчиво, бросаясь от одной девиации к другой, от одной зависимости к еще более пагубному пороку.
На пути к своей цели доктор – как врач и как клиент – наведывается в дом терпимости, понюхивает кокаин, нещадно эксплуатирует своего ассистента, гипнотизирует, лечит сумасшедших, шпионит, предает.
Но ни одна из потенциальных сюжетных линий не то что не раскрыта, – едва намечена. Стоит тебе начать следить за развитием фабулы, сценарий, страдающий от дефицита внимания и гиперактивности, разворачивает действие на 180 градусов.
В результате такой наративной эквилибристики в "Эфире" не обнаруживается ни убедительной экзистенциальной дилеммы, ни моральной притчи о зависимости и манипуляциях, ни интригующей исторической драмы.
И тебе обидно, ведь ты уже видел, как минимум два впечатляющих кинематографических исследования этой многообещающей темы – "Морфий" Алексея Балабанова и "Больницу Никербокер" Стивена Содерберга.
Первый, интерпретирует "Записки юного врача" и "Морфий" Михаила Булгакова, второй – на протяжении 20 серий исследует изнанку обычной Нью-йоркской больницы на заре 20 века.
И вот постепенно обнаруживая множество неразвитых отсылок к двум вышеупомянутым работам, и практически отчаявшись к концу "Эфира", ты все же узнаешь, что эксперименты с анестезией и эфиром служат тут лишь фоном иной, нежели исследование галлюцинаторного культурного контекста начала прошлого века, возвышенной цели.
Сложно поверить, но речь идет (и шла на протяжении всего фильма) о закулисной борьбе демонических и божественных начал за осквернение/спасение человеческих душ.
Удивление сменяется раздражением. Зачем было по крупицам собирать любопытный исторический и культурологический материал, чтобы умножить его на ноль универсального мотива сделки с дьяволом, популярного в готической и романтической литературной традиции.
Но "Эфир" не "Фауст" и не "Портрет Дориана Грея", ведь этот "вечный" сюжет играет в фильме лишь роль нарративной "замазки", призванной удерживать вместе все составляющие слабой драматургической конструкции.
"Я хотел изобразить это зло монументальным, а не банальным", – комментирует выбор своей стратегии Занусси, игнорируя тот факт, что реальное зло как раз невыносимо банально.
Что, как показала Ханна Арендт ("Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме"), даже самые нечеловечные преступления нацистского режима совершались именно во имя гуманизма обычными среднестатистическими людьми.
Вас также может заинтересовать:
Оскаровская "Власть", картины Клинта Иствуда и Кшиштофа Занусси + еще три фильма февраля