Я обращаюсь к поколению уехавших

Мы, взрослые люди, все  живем со знанием о неизбежности разлук, - и оно само по себе порой помогает смягчить боль самых горьких потерь. Мы смиряемся с ними, оберегая в памяти все лучшее, что она сумела сохранить вопреки разлуке.

Но иногда наступает Время Больших Разлук.

Оно разделяет нашу жизнь на огромные материки – на "до" и "после". Когда меняется весь уклад нашей жизни.  Когда мы теряем многих сразу, и потеря эта страшна, и смириться с ней очень трудно.

В судьбе моего поколения такое время впервые случилось в 1990-м году.

Уезжали родные, друзья, коллеги. Те, вместе с которыми мы прожили юность, рядом с которыми взрослели, с кем встречались ежедневно или еженедельно, с кем вели бесконечные, обо всем, разговоры на кухне. Родные, друзья и коллеги, с которыми мы понимали друг друга с полуслова, с которыми разделяли мысли и чувства. С которыми были спаяны общей любовью к тому, что любили, и общей непримиримостью к тому, что лишало нас всех свободы.

Это были очень трудные годы – начало 90-х.

Рушился, ломался весь привычный образ жизни – хороший ли, плохой – но знакомый. Не было работы, не было денег, не было еды, одежды не было, света на улицах.

И очень, очень многие уехали. Неправда, что за колбасой. За колбасой поехала совсем незначительная часть. Большинство уезжали за образованием и будущим для своих детей, за медициной для своих стариков-родителей, за возможностью иметь применение своим – очень качественным – мозгам. Они ехали  за возможностью говорить то, что думают, делать то, что хотят.  Они хотели увидеть мир, огромный  и прекрасный,  который был закрыт для живущих в угрюмой бесчеловечной  стране  победившего социализма.

И очень важно понимать, что и уехавшие, и очень многие  остающиеся, в тот момент не верили, что в родной стране когда-нибудь настанет жизнь, подобная той, к которой стремились и те, и другие – свободная и честная.

Не верили многие. Уехали не все.

Скажем прямо – в те насколько лет, с 1989 по 1994-й годы, обсуждало и решало проблему "ехать – не ехать" практически все население Украины.

Многое зависело просто от технической возможности/невозможности это сделать.

Уезжали те, у кого было еврейство в анамнезе, или те, кто, не будучи евреем, просто сумел сделать себе документы о прабабушке-еврейке.

Уезжали те, чьи пожилые родителей соглашались ехать со своими детьми, или те, чьи родители без трагедий отпускали своих детей.

Важно понимать еще одну вещь – возможность уехать видели для себя технари  и те, кого сегодня называют айтишниками (хотя тогда и слова такого не было).

Гуманитарии, медики, люди с экономическим образованием, художники всех отраслей искусства, знали – неважно даже, откуда, и неважно, соответствовало ли это действительности, - что для них "там" места нет.

Те, кто, возможно, и хотел бы уехать, но не мог оставить своих стариков, те, кого не "принимали в эмиграцию" по причине "нееврейства", и специалисты  "невостребованных там" профессий - оставались.

Но главное – и я хочу это подчеркнуть особенно, потому что сегодня понимание этого имеет очень большое значение, - оставались те, кто вполне сознательно выбрал не уезжать. Нормальные идеалисты, мечтающие на своей земле вырастить "город-сад". Создать на своей земле, в своей стране условия для  свободной, честной, активной и творческой жизни. Все, кто был привязан к своему родному – городу, земле, укладу. Те, для кого слова "родной, родная" были наполнены смыслом, теплом, силой.

Косвенно это утверждение я могу подтвердить тем, что в 1990-м году в Украину приехали 150, 8 тысяч этнических украинцев, составивших три четверти прибывших в нее мигрантов - в числе тех, кто приехал в Украину из "горячих точек" тогдашнего еще СССР – из Армении, Карабаха, Грузии, Азербайджана, Казахстана.

Наверно, были среди них и авантюристы, всегда бродящие по свету – но в большинстве это были люди, мечтающие о свободной Украине и готовые ее создавать.

Эта преданность "своему"  часто подвергалась критике.

Людей, не желавших менять "свою" знакомую -  на "чужую", неизвестную, хотя, возможно, намного  более высокого качества, жизнь, назвали инертными, неактивными, слабыми, трусливыми, непредприимчивыми .

Их не назвали "худшими".

Но уезжавших назвали "лучшими".

"Уезжают лучшие", "идет утечка мозгов", "скоро здесь вообще умных (порядочных) людей не останется"  - это звучало и со страниц прессы и в приватных разговорах.

И эти слова подстегивали к отъезду следующих и следующих эмигрантов – тех, кто хотел стать в ряды "лучших".

Ужасно то, что все – и уезжающие, и остающиеся, - поверили в то, что последние – "худшие".

По- человечески - это закономерно и понятно.

Платой за это было то, что все, - и оставшиеся, и уехавшие, - пережили глубокую душевную травму.  В те времена, до интернета и скайпа, в стране, все еще продолжавшей быть закрытой и изолированной, мы прощались с нашими любимыми, как нам казалось, навсегда. И они уезжали – навсегда, без надежды еще увидеться.

Друзья писали нам – их письма были рассказами о трудностях и напряженном труде – 7 дней в неделю, 12 месяцев в году, - об одиночестве в социуме, о борьбе за свое место в новых условиях,  о сплоченности семьи и поиске новых друзей.

Мы понимали, сколько сил, мужества и стойкости нужно им, чтобы построить свою новую жизнь в новой стране. Мы всей душой желали им выстоять и "врасти".

Мы сами, оставшиеся, сплотились. И начали свою борьбу.

"Исход" наших родных и близких совпал с распадом страны, в которой все мы родились и выросли, которую – и это тоже нужно понимать – мы любили как свою большую родину. И не только в центральной и восточной частях Украины – таких, "потерявших" свою страну, было немало и в Западной Украине. Не берусь судить, какую часть они составляли в общем числе жителей Западной Украины, в отличие от тех, кто не отождествлял себя с Советским Союзом – но они были.

Наша жизнь разломилась на "до" и "после".

Мы потеряли друзей, работу, профессию, мы сами оказались "эмигрантами" - в новой неизвестной стране.

Но самое страшное, что случилось с нами - это то, что, подсознательно, или сознательно, мы  - многие - несли на себе стигму "не лучших",  - а значит, худших. Мы, оставшиеся, чувствовал себя негожими к борьбе за свое будущее, жертвами обстоятельств, не зависящих от нас.

Мы почти потеряли самоуважение и уверенность в своих силах.

Нам казалось, что мы "просто выживаем".

Мы не сразу сами осознали, как мы выросли, окрепли и возмужали в нашей новой жизни. Сколько проявили стойкости и мужества.

Мы навсегда запомнили чувство, с которым подавляли отчаяние, видя своих голодных осунувшихся детей – и как смогли проявить чудеса изобретательности, чтобы "прокормить" их в 92-94-м годах.

Мы научились, преодолевая стыд (ложный? настоящий? – до сих пор не знаю, но помню, что ради выживания его нужно было преодолеть) отыскивать подходящие "шмотки" на раскладушках, где навалом лежал неведомый зверь по имени "сэконд хэнд", стирать и подшивать их – и одеть зимой детей и себя, чтобы "продержаться" в зимние холода и не "схватить" воспаление легких.

Мы хватались за любую работу - 7 дней в неделю, 12 месяцев в году, - и выживали. Мы выкраивали копейки, чтобы пойти учиться на какие-то курсы – и научились, овладели новыми профессиями, начали зарабатывать, делать дело, приводить в порядок свои жилища, ездить в отпуск.

Мы все больше верили в себя и все сильнее хотели достойной и в достатке жизни.

Мы оказались активными, сильными, смелыми и предприимчивыми.

А потом в нашу жизнь пришли  интернет, скайп, Украина открыла границы,  и  вновь наладилось общение с нашими уехавшими друзьями – и  это было настоящее воскрешение любви.

Они стали приезжать – к оставшимся здесь родителям, к нам, своим друзьям и подругам.

За эти годы они вросли в свою новую жизнь, стали зарабатывать – разумеется, в несравнимые разы больше, чем мы, - уже увидели мир – и всей душой переживали за нас.

Друзья помогали нам в наши трудные времена – а они случались даже при условии, что мы уже финансово окрепли . Я до конца своих дней буду благодарна подругам, поддержавшим меня деньгами, когда моему родному человеку срочно пришлось делать сложную и дорогостоящую операцию. Без их помощи все было бы намного сложнее, и даже – с непредсказуемым исходом.

И много разной помощи оказали нам наши друзья – искренне, щедро, от всего сердца.

Наша близость и интерес друг к другу ничуть не уменьшились за два десятилетия.

И казалось, сохранилось прежнее полное  взаимопонимание.

Но сегодня для нас опять настало Время Больших Разлук. Наша жизнь вновь разделилась на "до и после".

Сегодня мы опять теряем любимых, очень многих, и потеря эта не просто  невосполнима – она страшна, бесчеловечна  и чудовищно несправедлива. Смириться с ней сегодня не просто трудно. Матерям, отцам, женам, детям сегодня кажется, что смириться с потерями они не смогут никогда.

Просто у нас война.

 Мы живем в постоянной боли и горе, они длятся ежедневно – потому что мы продолжаем терять и терять, не успевая отгоревать и оплакать, не  имея возможности в нашем разоренном доме обустроить новую жизнь. Потому что мы никак не перейдем в жизнь "после". После войны.

И неизбежно эта война провела дополнительную границу и между нами и нашими уехавшими двадцать пять лет тому назад друзьями. Как бы они ни переживали за нас – они не живут нашей жизнью. 24 часа в сутки. 7 дней в неделю. Уже два года.

Эта война разделила нас на "мы" и "они".

Мы – подчинившие всю свою жизнь тому, чтобы всем вместе все пережить, сохраниться  и дожить до мирного времени.

Они – те, кто переживают за нас. Но не знают и десятой доли, и не испытывают  того, что испытываем мы.

Мы – живущие в разоренной стране, где, честно говоря, нет власти и институций – лишь только наша воля и мужество.

Они – живущие в странах с работающим правительством, под защитой правовой системы и армии, обеспеченной всем необходимым.

 Война, которая идет в нашей стране - только наша война.

Это просто так есть. Так сложилось.

[L]Но  при этом за те годы, которые мы прожили в разных уже странах, с нами произошло одно, фундаментальное, изменение. Мы осознали, что мы – не худшие. Что никто из тех, кого мы любим и уважаем – не умнее, не мужественнее, не трудоспособнее, не более стойкий, не более упорный, чем мы сами.  Никто из тех, кого мы любим и уважаем, не лучше нас.

Мы – такие же лучшие, как и они. И мы очень надеемся, что наши друзья тоже поймут это.

И с нами нельзя разговаривать с позиций "более". Более развитых, более образованных, более мудрых, больше знающих.

Сколь бы малого мы ни достигли – мы научились бесконечно многому.
Мы - все и каждый – делаем все, что только возможно, в борьбе за нашу жизнь.

Одни из нас собирают деньги, покупают и везут на фронт обмундирование, вооружение, приборы ночного видения и тепловизоры.

Другие готовят дома "сушеные борщи", соленья-консервацию, покупают крупы и передают их – туда же, на фронт.

Очкарики-ботаники роются в документах, разматывают коррупционные схемы и раскрывают их всему миру, чтобы всем миром остановить преступников.

Высоколобые общественники-энтузиасты пишут законы и сражаются, день за днем, с драконами, шипящими из всех своих голов и пытающимися их сожрать.

Старушки со скрюченными пальцами вяжут маскировочные сетки и "кикиморы".

Талантливые творцы, бросив свою творческую работу, занимаются помощью беженцам – и делают это так, что в Минсоцполитике беженцам говорят: "А вы обратитесь на Фроловскую (волонтерский центр помощи беженцам), там вам помогут". (О Минсоцполитики – разговор отдельный. И, да, мы не победили ни одно свое министерство).

Чуткие и нежные женщины, волонтеры-психологи, ездят в военные части, чтобы научить наших мальчишек беречь свои жизни – и, да, не жалеть врага.

Самые беспомощные обнищавшие старики дожидаются пенсии, чтобы иметь возможность хоть раз в месяц купить несколько килограммов мяса, приготовить жаркое и отвезти его в медицинское учреждение, где проходят реабилитацию бойцы, на чье питание выделяется 6грн.50 коп. в сутки.

А самое, самое, самое  главное – мы, в лице наших бойцов, воюем в подлой, безжалостной, лживой и беспощадной войне, воюем в страшных условиях – и не теряем воли к победе. Наши мальчики и наши мужчины. И мы все.

Честно говоря, сегодня возмущаться тем, что мы чего-то "не смогли" - это совсем ничего не понимать в происходящем.

Да, у нас нет государства. И попытки его создать не увенчались успехом.

Но мы воюем.

И при этом мы все стараемся поддержать друг друга.  И не "грузить" окружающих собственными проблемами.

И при этом каждый из нас – и врозь, и вместе – нуждается в понимании и ободрении. В простом, почти детском – "Я за тебя". Во взрослом и сильном – "Я тебя понимаю. Я думаю о тебе".

Мы с благодарностью примем эти слова от тех, кто скажет их нам. Искренне, чутко, уважительно.

Мы поймем тех, кто так за нас переживает, что забывает о том, что нам самим больно.

Но мы рассчитываем на уважение. На деликатность. На бережность.

Мы уверены, что мы этого заслуживаем. Потому что мы – лучшие люди этой страны. Все мы, кто остался, родился и живет в ней.

"Я устал судить сплеча,

мерить временным безмерность.

Уходящему — печаль.

Остающемуся — верность". (с)