Больница прошлого. Когда столичная клиника впечатляет даже видавших многое

- Так. Ты главное помни – ты сюда пришла за результатом операции, а на наш бардак не сильно обращай внимание…

Я действительно пришла сюда за результатом. К врачу, которому доверяю. Это единственное, что условно примиряет меня со всем тем, что он скромно называет "наш бардак".

Под жуткого вида козырьком – вход в отделение. Меньше всего можно заподозрить, что это – больница. Если бы не вывеска – не поверила бы. В коридоре – нормальный такой проходной двор. Никого особо не интересует, что ты тут делаешь.

Два поста медсестр – скорее для декора.

В коридоре удивительным образом сосуществуют больные, пытающиеся перемещаться на ходунках, зачастую одетые в один только памперс, и посетители в куртках и сапогах. Ни одного человека в бахилах, или халате я так ни разу и не встретила.

В палате на шесть коек – двенадцать человек. По одному больному на кровати и по одному родственнику на табуреточке.

Без родственника тут обойтись невозможно – это я пойму в первый же день.

Родственник должен сидеть и ждать, когда надо будет отнести воды в реанимацию, сбегать за лекарствами, помочь перевезти больного обратно в палату и потом принять на себя обязанности круглосуточной сиделки.

Ночуют они, само собой, тут же – кто на кушеточке, кто на каталке, кто на табуретке. Поэтому разделение на "мужские" и "женские" палаты – очень условное. В женской с женами сидят мужья и наоборот.

Со мной приехала дочка. Она никак не может найти себе места и волнуется сильнее меня. Операции положено ждать в палате. Мы и ждем. В коридоре все равно негде ни сесть, ни стать.

- Кто у нас тут на операцию? – в палату с трудом втискивается каталка, которую толкает барышня в почти белом халате.

- Я, судя по всему.

- Раздевайтесь, ложитесь.

- Тут?

- А где?

Действительно, где еще раздеться, как не в присутствии десятка чужих людей. Странный вопрос.

- А насколько раздеваться?

- Догола. И памперс одевайте.

Глаза моей дочки становятся квадратными. Те из родственников, кто поделикатнее, – отворачиваются. Остальным просто нет дела до чьей-то там застенчивости.

Зато теперь я, наконец-то, чувствую себя самой настоящей больной. В памперсе, под серой простынкой, на каталке, с большим кульком расходников, который лежит у меня в ногах.

По поводу этих расходников мы накануне буйно дискутировали с доктором. Лекарства и все остальное по списку положено покупать в аптеке при больнице. И нигде больше. Почему? Потому что они там "самые проверенные". Ну и дороже, чем по городу, само собой.

А если из другой аптеки? Мы за них не отвечаем. А хотите, на каждый шприц отдельно сертификат запрошу? Не вдохновляет, но и возразить толком нечего… Покупка расходников в аптеке на другом конце города, кстати, сэкономила мне процентов 40 от их стоимости.

Простынка, которой накрыт стол в операционной, больше всего напоминает слегка пережаренную мацу. Желтенькую такую, с подгоревшими пятнышками.

С ностальгией вспоминаю операционные покрытия, которые в невероятных количествах развозили по разным больницам. А заодно и операционные столы, которые приходили как гуманитарка из Европы и Америки.

Впрочем, чистое – и ладно. Я ж за результатом сюда, да?

- Деточка, смотри, я тебе сейчас маску на лицо одену, ты глубоко дыши и считай до десяти, хорошо? – анастезиолог похож на мультипликационного дедушку-доктора. И, судя по всему, искренне беспокоится обо мне.

Послушно закрываю глаза. Считаю до десяти. Думаю о горах. До двадцати. О лыжах. До тридцати. О любимом мужчине. Понимаю, что меня сейчас будут резать-то, а я все еще тут…

Открываю глаза.

- Деточка, а ты почему не спишь? – анастезиолог искренне удивлен, – А… У нас тут шланг отошел. Сейчас. Так идет? Странно… А так?

С третьей попытки наконец что-то там срастается и я лихорадочно вдыхаю "сон", пока шланг опять никуда не отошел. Темно. Хорошо…

- Дыши давай!

Голос откуда-то из угла вытаскивает меня из тишины. Это уже реанимация. Тут мне видно совсем немного – кусочек стены, кусочек потолка, каталка, на которой я лежу. Левая рука привязана к каталке песочного цвета мужским галстуком. Правая – сиреневым. Совершенно сюрреалистическая картинка. Первая мысль – я еще в наркозе. Моргаю. Галстуки остаются на месте. Заботливая медсестра освобождает меня от трубки в горле и развязывает руки.

- Это что – правда галстуки?

- Да, – судя по всему она удивлена такому глупому вопросу, – поехали в палату?

Первые сутки в палате я помню плохо. Приходили и уходили дети. Сидела сестренка. Хотелось пить, и все остальное было неважно. Рядом кто-то стонал, кто-то храпел, кто-то говорил по телефону – палата жила своей собственной жизнью.

Толком рассмотреть место, куда я попала, я смогла уже на второй-третий день.

Нет, не то, что б я раньше больниц не видела. Разных. Всяких. Но все равно впечатлило.

Можно долго рассуждать о недофинансировании, о нищей медицине, о невыносимых условиях, но это будет не совсем честно.

Я добросовестно поинтересовалась у всех своих соседей, кто и сколько заплатил за лечение. Не за расходники и лекарства, которые покупаются по умолчанию. Не за анализы при поступлении (кровь на вирусы 250 грн, кардиограмма 100 и т.д ).

Не за страховку, которую нужно оформить тут же, в больнице. За остальное.

Суммы меньше 20 000 не назвал никто. Больше – да, меньше – нет. Вне зависимости от того – плановая операция, или срочная.

При этом в отделении из всех углов лезет не то что бы нищета, а та самая разруха, которая не в клозетах, а в головах. И дело не в рваных матрасах и подушках, не в ржавых батареях и грязных туалетах.

А в том, что это никого не беспокоит.

Не беспокоит то, что поручни вдоль стен заставлены и ими невозможно воспользоваться. А если до них и удается дотянуться, ты обнаруживаешь, что крепления вылетают из стены. Что ходунки не проходят в дверной проем, а поход в единственный на этаже туалет – это отдельное большое путешествие.

Что в манипуляционной невозможно проводить манипуляции – там просто нет места. Что в ванной комнате грибок, на дверях и подоконниках облезла краска, а мусорное ведро – одно на все отделение.

В палатах под умывальниками лежат мусорные пакеты, которые родственники же потом и относят в общий бак в туалете. Что посетители без бахил – это норма жизни. Как и сантехник в верхней одежде и сапогах в палате.

Каким образом это сочетается с квалификацией врачей – мне понять не дано.

Да, спасают. Да, вытаскивают с того света. Но как сохраняют уважение к самим себе и больным в декорациях апокалипсиса – не понимаю.

И где проходит грань между самоотдачей и пофигизмом не понимаю тоже.

Потому что убогость эта – она не извне пришла. Она естественная среда обитания для тех, кто тут работает. И для тех, кто здесь лежит.

Да, медсестра слышала, что внутривенные катетеры надо промывать гепарином. Но не будет. Потому что кроме меня никто ей об этом не сказал.

Вот студент Леша – да, он знает, ему и напоминать не надо. Но он тут временно. А задержится надолго – тоже перестанет морочиться.

Нет, санитарка не в курсе, что мочеприемник не надо сливать в раковину в палате. Его нужно просто поменять – вон, в тумбочке лежит еще пять штук. Научить? Нет, не надо. Она так привыкла. Хочешь – сама себе меняй.

Да, соседка по палате понимает, что ей нужно мерять давление, но медсестра забыла, а напомнить неудобно – вдруг ругаться будет. И будет, кстати.

Потому что когда я спросила, дадут ли мне градусник, медсестра шумно удивилась на тему: "А что – я должна помнить кому температуру мерять?". Поэтому в итоге мне принесли градусник из дому, но что он там показывает, кроме меня самой опять-таки никому особо интересно не было.

Опять-таки, можно все валить на бесплатную медицину и маленькие зарплаты. Но фокус в том, что медицина бесплатная только на бумаге, а зарплату, кроме официальной, фактически платят больные.

Без налогов, без отчислений на развитие отделения, "по доброй воле".

Гонорара за одну операцию с головой хватило бы на ремонт туалета с полной заменой сантехники. Или на нормальный пандус.

Потому что назвать пандусом деревянное одоробало с торчащими гвоздями, язык не поворачивается. Про мелочи вроде мусорников, шкафчиков, поручней и прочей бытовой мелочи можно даже не говорить. Только это никому не нужно. Ни врачам, ни их пациентам.

Все так привыкли. Вот привыкли – и все.

К конвееру, к отсутствию собственного достоинства, к нечистым туалетам и дырявым матрасам, к жалобам на маленькие зарплаты и дорогие услуги. И, если честно, я не представляю что должно произойти, что б это изменилось. Потом что, судя по всему, всех все устраивает.