Хэдлайнер Alfa Jazz Fest Брэнфорд Марсалис о Боге, математике, Стинге и великих музыкантах

Представляя одного из хэдлайнеров, квартет Брэнфорда Марсалиса на сцене львовского фестиваля Alfa Jazz Fest, его ведущий и арт-директор Алексей Коган сказал, что привезти этот коллектив на фестиваль было его давней мечтой.

Брэнфорд Марсалис – один из лучших современных джазовых саксофонистов, обладатель трех премий "Грэмми". Широкую известность Марсалис получил благодаря сотрудничеству со Стингом. Пришлось ему также сниматься в кино (фильм Спайка Ли "Школьное изумление", 1988).

На Alfa Jazz Fest 2016 квартет Брэнфорда Марсалиса, в котором помимо лидера играют пианист Джоуи Кальдераццо, басист Эрик Ревис, барабанщик Джастин Фолкнер и приглашенный гость – певец Курт Эллинг (также лауреат премии "Грэмми"), представил недавно записанный ими альбом Upward Spiral.

Помимо того, что Брэнфорд Марсалис – замечательный музыкант, он также интереснейший собеседник. В джазовой критике за ним закрепилась репутация человека, который имеет свою позицию и не выбирает слова. Его ответы всегда интересны и неожиданны.

– Некоторые моменты вашей карьеры были связаны с поп-музыкой. Вы сознательно отказались от этого пути или оставили его по какой-то другой причине?

– Я начинал с поп-музыки. Повзрослев, я не играл джаз, я играл поп-музыку. Я перестал играть джаз, когда мне было девятнадцать. Я даже не слишком любил джаз в юношеские годы. Поэтому работа со Стингом была чем-то вроде возвращения к моим корням.

За этим не стояло желание сделать себе имя. Я просто играл поп-музыку. Я знаю функцию саксофона в поп-музыке. Я знаю эту роль.

В бэндах известность обычно приходит к саксофонисту. Вспомним, например, Кларенса Клемонса, который был больше чем саксофонистом. Он не был великим саксофонистом, но он был эффективным саксофонистом. Он играл так, что это вызывало непосредственный отклик. Он начинает и заканчивает тогда, когда это нужно.

А Стинг – выдающий автор песен. Один из самых выдающихся в истории поп-музыки. И именно поэтому я хотел играть с ним.

Стинг был фантастически хорош. Но в какой-то момент я решил, что хочу играть джаз. А для того, чтобы играть джаз, надо было начать это делать.

Я не умел играть джаз. Только отчасти. Когда мне было лет 25-26, я кое-чему научился. Но массы вещей я делать не умел. Один из способов решения такой проблемы – просто не волноваться и фокусироваться только на том, что ты умеешь делать хорошо. Но мне хотелось научиться всему.

Я хотел научиться играть свинг, баллады, разные стили, свободный джаз, авангардную музыку. Я хотел научиться играть, как Коулмен Хокинс. А это требует много времени. И каждый альбом тогда становится перевернутой страницей.

Именно так было и в этом году. И на этом пути нельзя сделать что-то и потом взять паузу на полтора года. Тогда твой прогресс останавливается.

– Вы родились в Новом Орлеане, на родине джаза. Как вы думаете, почему джаз, региональная музыка, распространился по всему миру?

– Вероятно, в нем что-то было. Новая интерпретация мелодии. Также дело в его звучании. Это была новая музыка. Переходя на технические музыкальные термины, джаз – это первая музыка, которая использовала пониженную третью и седьмую ступени последовательно в исполнении мелодий. И людям понравился этот звук. А также дело в свинговом ритме.

Многие джазовые музыканты говорят, что уникальным джаз делает импровизация. Это неверно. Импровизация присутствовала во всех культурах мира в течение тысяч лет. А, например, музыка барокко вся основана на импровизации на клавишных инструментах.

Так что дело тут совсем не в импровизации. Дело в звучании пониженной третей и пониженной седьмой, что потом назвали блюзовым звукорядом.

Но это в действительности никакой не звукоряд. Это звучание Луи Армстронга, звучание Кинга Оливера. Это нечто, чего мир никогда раньше не слышал. Это была музыка Нового Орлеана.

И когда в США запретили продажу алкоголя и гангстеры развернули сеть подпольных клубов, они вытащили всех этих парней из Нового Орлеана, повезли в Нью-Йорк и Чикаго. А там эту музыку услышали европейцы, посещающие США, и затем ее начали играть в Европе.

Так что, если бы не глупость правительства, которое сделало нелегальной продажу алкоголя, это могло бы занять больше времени.

"В музыке нельзя сделать что-то и потом взять паузу на полтора года. Тогда твой прогресс останавливается". Фото: branfordmarsalis.com

Потому что именно после этого запрета все нью-орлеанцы уехали. Луи Армстронг уехал в Чикаго в 1926 году. Кинг Оливер переехал в Чикаго. Дюк Еллингтон отправился в Нью-Йорк. И во многом, я думаю, дело именно в этом.

– Когда-то в разговоре с Аланом Бродбентом я спросил его, кого он считает духовным лидерами в джазе. Он ответил, что это люди, которые изобрели свинг: Армстронг, Еллингтон, Бад Пауэлл. Кого бы вы добавили в этот список?

– Забавно, но большинство современных джазовых музыкантов атеисты. Они не верят в Бога, они верят в математику и системы. Так что о духовных лидерах я бы не говорил.

Просто есть великие музыканты, есть средние музыканты и есть отвратительные музыканты. И я всегда тратил свое время на то, чтобы слушать великих музыкантов. Я не могу сказать, что я много слушал Бада Пауэлла. Но, конечно, Дюка Еллингтона, конечно, Луи Армстронга, конечно, Лестера Янга, Коулмана Хокинса, конечно, Чарли Паркера, Сони Роллинса.

Надо бы упомянуть еще нескольких людей – Херби Хэнкок, Майлз Дэвис, Фэтс Наварро, Джонни Ходжес, Дон Редмэн.

– На пресс-конференции вы упомянули, что не слушаете современную джазовую музыку, а слушаете барокко и музыку 1920-х годов. Что вам не нравится в современных музыкантах?

– На самом деле, то, что они играют – не музыка. Для меня музыка – это звук, в котором выражается мысль человека. Звук не должен быть средством прославления индивидов. Индивид – это канал, средство, с помощью которого передается звучание нации, звучание народа.

Современные музыканты в большинстве используют музыку как средство самопрославления. Они употребляют такое слово, как "новация". Сказать, что я новатор, – это все равно, что сказать, что я шесть метров ростом. Это не для меня. Это для тех, кто стремится повысить свою значимость.

Сейчас в ходу такая фраза: "Песня – это средство для импровизации". Но песня – не средство импровизации, песня – это песня. И вся культура такого рода пропитана неким весьма незрелым высокомерием, для которого музыка – это утверждение величия исполнителя.

Можно, конечно, вспомнить Вагнера. Но он действительно был этого достоин. Но Бетховен не был таким. Сметана не был таким. И Чарли Паркер не был таким.

Есть запись интервью Пола Дезмонда с Чарли Паркером, где Дезмонд задает ему вопрос о его новаторстве, и Паркер отвечает: "Нет, я не новатор". Но если Чарли Паркер говорит, что он не новатор, то и никто не должен говорить этого о себе. И это единственный приемлемый ответ.

Мне неинтересны великие инструменталисты. Мне нет дела до того, насколько хорошо вы играете на своем инструменте. Если я слушаю песню, то меня интересует песня как целое. Я не слушаю только соло на саксофоне, или соло на трубе, или соло на фортепиано.

"Большинство современных джазовых музыкантов атеисты. Они не верят в Бога, они верят в математику и системы"

А это то, с чем приходится сталкиваться постоянно. Вау! На сорок пятой секунде третьей минуты это было потрясающе! Но значит – остальное не было потрясающим. Было потрясающе только в этом месте. Для меня вся песня звучит потрясающе, а не только то, что чувак играет на третьей минуте. Песня в целом – это процесс.

Музыканты иногда говорят о музыке так, как люди приводят цитаты из великих произведений литературы. То есть можно читать пьесу, а можно просто выбирать из нее цитаты. Например, Шекспир сказал то-то. Ах, какой вы умный! Вы знаете цитаты. Но я бы предпочел читать пьесу целиком, где цитаты находятся в контексте, а не вырваны из него.

Словом, я предпочитаю слушать песню целиком. А в песнях, которые я слушаю сейчас, не хватает движения. Это похоже на топтание на одном месте.

Я не слушаю музыку как самоутверждение моего поколения, как утверждение себя. Я не слушаю свою собственную музыку и не собираюсь слушать людей, которые своим звучанием подобны мне. Это непродуктивно, конртпродуктивно.

Я слушаю музыку 1920-х, потому что я не знаю ее. Вот почему я ее слушаю. Я не думаю, что тут дело в каком-то волшебстве. Я не верю в формульность музыки. Но я верю, что все, что заставляет узнавать нечто, учиться, делает тебя лучше. Поэтому я предпочитаю слушать музыку, которой я совершенно не знаю, а не продолжать слушать то, что я уже знаю.

– К чему, по вашему мнению, должен стремиться музыкант?

– Чтобы достичь успеха, музыкант должен использовать свой инструмент для достижения эмоционального эффекта у слушателя. Современные музыканты обычно вызывают интеллектуальный эффект у слушателей. И поэтому все меньше людей в мире слушают джазовых музыкантов и все больше – других музыкантов.

Потому так любили Эсбьерна Свенссона. Потому что это совсем не джаз. Это была инструментальная, популярная музыка. Она звучала совсем не как джаз. Здесь другое взаимодействие. То же самое с музыкой Weather Report. Я не думаю, что это джаз. Джо Завинул и Уэйн Шортер также не считали это джазом. Это было нечто иное. Это вырастало из джаза, но это было нечто иное.

Я думаю, что каждый музыкант должен очень четко понимать свою функцию в группе. Именно это одна из вещей, которых не хватает сейчас в музыке, ибо музыканты не понимают, в чем состоит их функция. Каждый хочет играть шестнадцатые ноты. Исполнитель на басу хочет быть центрфорвардом. Но он – защитник. Не дело защитника забивать голы. Если в команде одиннадцать форвардов, она проиграет.

Все члены бэнда стремят играть одинаково быстро. Нет разнообразия. Все звучит одинаково. Но если вы послушаете записи 1940-х годов, то услышите, что исполнитель на тенор-саксофоне играет не так, как трубач. Все играют по-разному, у каждого свой подход.

Даже если вы не разбираетесь в технической стороне музыке, вы можете слышать, что что-то изменилось. Но если вы слушаете современную музыку, то вы не слышите изменений, потому что каждый играет одно и то же.

Когда мне приходилось работать с современными музыкантами, и я спрашивал их, о чем эта песня, то в ответ слышал нечто о последовательности аккордов. Но я совсем не об этом спрашивал. Я спрашивал: о чем эта песня? Иначе говоря: это радостная песня? Это грустная песня? Эта песня для танца? Это меланхолическая песня? Это сердитая песня? А в ответ я слышал о том, как надо переходить от аккорда к аккорду.

Но для меня это наименее важная сторона. А для них это самое важное. И это происходит не только в США. Поэтому я не слышу большой разницы в связи с происхождением музыканта. Поэтому я не спрашиваю, откуда музыкант. Мне до этого нет дела.

– Иными словами, это был вопрос личного развития?

– Да. В моей жизни, конечно. Не в музыке вообще.

Есть какие-то вещи, которые я перерос. Я люблю дразнить друзей своего возраста тем, что мы не любим те вещи, которые мы любили, когда нам было по девятнадцать. Нас не интересуют наркотики, которые мы употребляли, когда нам было девятнадцать. Мы не хотели бы жить в таком доме, в каком мы жили, когда нам было девятнадцать.

Но когда дело касается музыки, они предпочитают ту же музыку, которую они слушали, когда им было девятнадцать. Это звучит иронически. Но меня это не удовлетворяет.

Я не хочу слушать ту же музыку, которую слушал, когда мне было девятнадцать. Я хочу изучать новые и новые музыкальные стили, чтобы становиться лучше самому. Я нетерпелив. Я не хочу снова и снова играть одни и те же аккорды, а потом говорить, что это мой индивидуальный стиль.

[L]В оркестре Лайонела Хэмптона был известный тенор-саксофонист, который говорил: "Найди две-три вещи, которые твои, и все будут тебя узнавать по ним". Но мне интересно играть так, чтобы люди спрашивали каждый раз: "Кто это?"

Мне нравится, когда люди не узнают меня. Например, мне никогда не удавалось обмануть Кенни Гарретта. Он всегда узнавал, что это я играю. Но со многими другими не так.

– С музыкантами из вашего бэнда вы уже играете длительное время? Это было простое совпадение или намеренный выбор?

– Да, я специально выбрал именно этих музыкантов. Нет другого такого пианиста, как Джоуи Кальдераццо. Его равновесие, его чувство ритма. А в нужный момент он умеет играть с такой силой. У него очень мощный звук. Словно стук в дверь.

И я не слышал другого такого басиста, как Эрик Ревис, который играет с такого рода перкуссивной атакой.

Что касается Джастина Фолкнера, то он очень толковый парень. Он вырос из музыки госпел, умеет играть грув и учится играть джаз. И этот последний альбом был для него очень важен, поскольку, когда мы к нему приступали, Джастин не знал, как это сделать, а теперь знает. Именно такой подход мне по вкусу.

Большинство музыкантов настолько неуверены в себе, чтобы никогда бы на это не пошли. Джастин теперь знает над чем ему нужно работать.

И я сам такой. Я люблю работать над тем, что у меня плохо получается, и меня не очень интересует то, что получается хорошо. Я не смогу улучшить свою игру, если я буду слушать то, что мне нравится. И каждый из нас старается сфокусироваться на том, чтобы улучшить свою игру, стать лучше.

В квартете Брэнфорда Марсалиса помимо лидера играют пианист Джоуи Кальдераццо, басист Эрик Ревис и барабанщик Джастин Фолкнер

Мы сосредоточиваемся на наших ошибках и не нуждаемся в том, чтобы нас похлопывали по спине, когда мы делаем все правильно.

– Три года назад Джоуи Кальдераццо был в Киеве. Тогда в разговоре он заметил, что когда-то играл классическую музыку и жалеет, что не играет ее теперь. Любовь к классической музыке объединяет вас?

– Нас объединяет много разной музыки. Но каждый участник бэнда слушает классическую музыку. И мы слушаем разных композиторов, что тоже замечательно.

– Можно говорить о том, что вы учитесь у классической музыки?

– Мы учимся у всякой музыки. Но классическая музыка имеет тысячелетнюю традицию. Например, такая музыка, как Бах, который был также математиком. Это замечательная музыка в математическом смысле, но и в музыкальном тоже. Мелодия, контрапункт, звучание – все это невероятно. И математическая сложность всего этого фантастическая.

Обычно – это либо одно, либо другое. Сложная музыка не обязательно красива, а красивая музыка не обязательно сложна. Но в этом случае и то и другое совпадают. И эту музыку можно слушать до конца жизни.

Александр Юдин, специально для УП.Культура