Никита Кадан: Как художник я пытаюсь противостоять обману

В сентябре этого года в галерее Arsenal в польском Белостоке прошла выставка украинского художника Никиты Кадана "Кости перемешались".

Она была посвящена политике памяти в Украине, а ее работы были созданы на основе документации событий Львовского погрома и Волынской трагедии.

Часть работ проекта киевская публика уже видела в PinchukArtCentre в рамках выставки "Вина" про историческую ответственность после Второй мировой войны.

В скором времени выйдет каталог проекта. А 16 ноября в арт-центре Павла Гудимова "Я галерея" открылась выставка художника "Повторение забывания", также посвященная теме политики памяти.

УП.Культура поговорила с Никитой Каданом о тех манипуляциях, которые происходят вокруг документальных свидетельств, и о попытке искусства противостоять обману.

"Кости перемешались", вид экспозиции в галерее Arsenal, Белосток. Фото: Kacper Gorysz

– Что было отправной точкой начала работы?

– С начала этого года я стал делать рисунки, основанные на архивных фотоизображениях, в основном 1930-40-х годов, связанных с террором и массовым уничтожением людей. Преимущественно, на нынешней украинской территории.

Это были изображения как жертв НКВД, так и жертв нацистов, Львовского погрома, польских и украинских жертв с Волыни (Волынской трагедии 1943 года, – УП.Культура).

Также там были известные фотографии Александра Винербергера, австрийского инженера, работавшего в Харькове. Это были фотографии людей, умерших от голода в Украине в 1930-х.

За этими изображениями, кроме зафиксированной реальности, кроме истории возникновения самих фотографий, стоят истории их последующего использования.

Изображения польских и украинских жертв с Волыни неоднократно становились предметом манипуляций. К фотографиям просто добавляли подписи "в пользу" одной из сторон, меняя местами палачей и жертв. Одни и те же изображения существуют в открытых источниках с различными подписями.

Работа "Заключенные" Никиты Кадана

Есть известная польская пропагандистская книга Александра Кормана о волынских событиях. На обложке книги самый известный фейк – дети прикрученные колючей проволокой к дереву. Описывалось это действие как преступление, совершенное УПА.

На самом деле фотография взята из журнала по судебной психиатрии 1920-х. Это давно разоблаченная подделка и она является буквальным символом всей этой борьбы картинок, борьбы изображений.

Под обложкой есть фотография, которая ранее, в 1946 году, была опубликована в пропагандистском издании УГВР (Українська Головна Визвольна Рада – орган управления освободительным движением, возданным по инициативе ОУН и УПА – прим. УП.Культура) с подписью "Б.Івахів, український селянин замордований у жорстокий спосіб польсько-більшовицькою бандою".

Но потом, уже в начале 2000-х, Корман берет оттуда картинку и добавляет подпись "Кароль Имах, поляк, убитый УПА". Внутри книги еще множество подлогов. Это – один из примеров, от которых я оттолкнулся.

Есть и случаи, когда украинская сторона выдавала изображения польских жертв УПА за изображения украинских жертв НВС (военная организация польского Сопротивления времен Второй мировой войны – прим. УП.Культура), или Армии Крайовой. Есть фотографии Львовского погрома, которые тоже использовались в "войнах памяти" – на этот раз российской стороной.

Украинское молчание или попытки списать все на "міське шумовиння" крайне способствуют такому использованию.

Работа "Крестьянин" Никиты Кадана

Делая рисунки по мотивам фотографий я поставил все эти изображения в один ряд, но убрал те характеристики, в которых я не могу быть уверен, как бы правдоподобно они не звучали в аргументации сторон конфликта. Получились изображения, названные просто "Крестьянин", "Партизаны", "Горожане", "Заключенные" и так далее.

– Для тебе было важно понимать эту истинность, правдоподобность?

– Правдоподобность опасна, это главный инструмент лжи. Когда я берусь за фотоизображение, мне хочется понимать его происхождение, его историю и историю его использования.

Но в то же время я понимаю, что манипуляции проделываются людьми с соответствующим образованием и опытом, что я очень легко могу быть обманутым, как и огромное количество людей, которые пытаются разобраться, упираются в какой-то якобы неопровержимый фото-факт и дальше выстраивают свои позиции, свое мировоззрение, опираясь на него.

Одно дело, что я сам работаю с архивными материалами, а другое – что потом сажусь рисовать, а это уже очень самодостаточная деятельность, имеющая какой-то обсессивный характер, растущая из одержимости.

Картинка имеет собственную логику, она захватывает и ведет тебя. Возникает новый образ, в котором переплавлен, изменен уже существующий. И уже новому образу я даю имя.

Я понимаю, что я, скорее всего, обманут изображениями. Точнее, я обманут описаниями, но сам образ вызывает во мне доверие. Неверие в "Кароля Имаха" не означает автоматического доверия версии об "Б.Ивахиве".

Работа "Горожане" Никиты Кадана

Но образ истыканного штыком человека остается для меня абсолютно убедительным образом истории. Дальше, надеюсь, я смогу различить, работает ли с этим образом пропаганда или историческая наука.

– Ты считаешь, что ты обманут как художник или как художник и гражданин?

– В том то и дело, что как художник я хочу уйти от обмана там, где легко могу быть обманут как гражданин.

Я чувствую, что меня пытаются обмануть как человека, который выстраивает свою систему политических взглядов. Как художник я пытаюсь противостоять этому обману.

То, что я ставлю изображения разных убитых с разных сторон в один ряд – это ключевая процедура. Набирание ряда и редукция описания.

Я не прячу источники и в то же время не заявляю о доверии к ним. Тем более для польских зрителей многие из этих изображений являются достаточно известными. А история манипуляций известна куда меньше.

– В украинском сегодняшнем дискурсе ряд не полон, в нем присутствуют только "польсько-більшовицькі банди".

– Да, назовем это новым разогревом места идеологии. Еще это значит находиться в позиции реагирования – на российскую пропаганду или на новую "патриотическую мифологию" переживающей консервативный поворот Польши.

Украина в большой степени просто за ним следует, повторяя их утверждения, но "с обратным знаком". Око за око, манипуляция за манипуляцию, ложь за ложь.

Другое дело, что возможно произвести и собственный украинский консервативный поворот и оказаться в этом деле впереди соседей, как бы невероятно это ни звучало с учетом их "рекордов".

Работа "Пассажир" Никиты Кадана

Владимир Вятрович и Институт национальной памяти к такому повороту сознательно идут и, кажется, мыслят себя в режиме соревнования с польскими или российскими идеологами и пропагандистами. Реагируют на вызовы, но реагируют в том же регистре.

Они достаточно осознанно внедряют идеологизированную оптику, в которой по определению "наши мертвые лучше ваших мертвых". Историческая наука как таковая становится избыточной роскошью, оказывается "не на часі".

– К этой выставке "Кости перемешались" ты оставил комментарий "Смотреть на историю прямо, не сквозь призму исторического мифотворчества". Этот пример, который ты описал и есть этим мифотворчеством?

– Это как взгляд медузы Горгоны, от взгляда которой ты каменеешь.

Если смотреть через зеркальный щит, который как-то меняет образ событий, то вроде бы ты можешь иметь дело с историей, а иначе она оказывается совершенно невыносимой.

Ты вроде и понимаешь, что, на самом деле видишь фальшивку, что слишком чудесным образом тебе повезло быть на стороне добра "по праву рождения". Ты и так на нужной стороне в этой сказке и можешь нравственно расслабиться.

Работа "Пассажиры" Никиты Кадана

– Что способствует этому, внутренне политическая ситуация или только внешние факторы?

– Тут много разных факторов влияния. Конечно это "зачистка" украинского интеллектуального поля, провинциализация, тянущаяся со времен Российской империи. Уничтожается местная интеллектуальная жизнь, вместо нее создается суррогат – твердолобо-консервативный.

Уже потом этот суррогат может быть обращен против бывшей метрополии, но от родовой травмы это его никак не излечивает. Он как был, так и остается продуктом искусственной провинциализации.

Появляются отдельные люди, которые не хотят обслуживать этот суррогат. Иногда – по причинам внутренним. Порой – потому что находятся на территории более высоких интеллектуальных стандартов, попросту в западном академическом мире.

Мотивация бывает разной, но примеры адекватной самокритичной оптики встречаются. Но их по пальцам можно пересчитать – Ярослав Грицак, Андрей Портнов, Георгий Касьянов, Сергей Гирик и еще пару человек. И понятно, что это такой контр-мейнстрим украинской исторической науки.

Впрочем, учтите, что я человек из несколько другой сферы, и мой взгляд, скажем так, "читательский".

– Историк Андрей Портнов, которого ты упомянул, написал текст о том, что есть те, кто формирует повестку, а есть та масса людей, которая "вдавливается куда ее вдавят".

– Я бы избегал термина "масса", потому что сейчас это скорее разрушенный субъект, что-то, что могло бы быть мыслящим сообществом, но в данный момент пребывает в состоянии раздробленном и атомизированном.

Я вижу руины на месте коллективного субъекта. Да, в разрушенном виде он податлив для манипуляций.

Среди тех, кто "формирует повестку" есть люди, которые пытаются проблематизировать подлоги, проблематизировать саму культуру "манипуляции с благими целями". Поставить под сомнение само благое патриотическое намерение. Иногда эти люди бывают довольно убедительны.

С другой стороны, их голосам явно не достает громкости. И, конечно, у консервативно-популистких голосов доступ к аудитории гораздо больше.

В конце концов, "европейская идея", от которой Украина, вроде бы, еще не отказалась, требует самокритичной оптики по отношению к собственной истории и не приемлет лобовой мифологизации исторического нарратива.

Но много ли значит та самокритичность, которая воспринята лишь под давлением и является продуктом "стремления соответствовать"?

"Кости перемешались", вид экспозиции в галерее Arsenal, Белосток. Фото: Kacper Gorysz

– Ты стипендиант польской программы Gaude Polonia, которая поддержала и выставку этих работ. Представляешь ли ты себе что-то подобное в Украине, когда государственная стипендия будет способствовать твоей работе, в том числе и над такой выставкой и темой?

– Нет, этого не представляю, практикую отдельность здесь.

Украинская система поддержки современного искусства пока что не просто слаба – она является имитацией. Это вроде евроремонта в разваливающемся здании, пустотелая декорация, в которой вообще никакая жизнь невозможна.

То, что какие-то художники, занимающиеся не декором и не идеологическим обслуживанием, здесь выживают и продолжают работать, – это из области чудес.

Но с другой стороны из этого вырастает некая культура самоорганизации, взаимоподдержки людей в художественной среде. Но понятно, что это происходит в очень небольших группах.

Работа украинских художников в западных институциях – это, с одной стороны, нормальная международность современного художественного процесса, а с другой – результат малоприемлемых условий здесь.

Экспозиция снарядов в Национальном Музее Истории Украины. Никита Кадан в соавторстве с историком, сотрудником НМИУ Антоном Богдаловым. Фото: Константин Стрелец

Но нет худа без добра – получив определенный опыт, в каких-то формах возвращаешь его сюда.

Свою работу я мог бы делать в разных обстоятельствах, украинских, польских, еще каких-то. Начал серию в Вене. В конце концов, это серия маленьких рисунков тушью, то, над чем можно работать и "в стол".

Выставка – да, ее скорее заинтересована была бы сделать западная, а не украинская государственная институция. Но ведь есть и не государственные.

Вообще, хорошо проходить между какими-то центрами власти, не притягиваясь ни к одному. Но повторяю, я так или иначе практикую отдельность, некую дистанцию, нужную чтоб увидеть "целое", "общую форму".

Экспозиция снарядов в Национальном Музее Истории Украины. Никита Кадан в соавторстве с историком, сотрудником НМИУ Антоном Богдаловым. Фото: Константин Стрелец

– Ты еще можешь представить, что украинская государственная институция пригласит тебя с этой выставкой? Возможно Национальный музей?

– В Национальном художественном музее недавно была моя "Процедурная комната", работа 2009-2010 годов о милицейских пытках. Но ее подарил музею частный коллекционер. Так или иначе, принять ее - было решением музея

В Историческом музее была выставка – я делал вместе с сотрудниками этого музея экспозицию сотен снарядов из зоны военных действий. Это происходило в рамках биеннале "Киевская школа", которая предоставила всю возможную поддержку.

Институции это помогло, все сложилось удачно: какой-то художник с каким-то западным бюджетом что-то сделал.

Но когда этот художник пригасил Антона Шеховцова, исследователя крайне правых движений, чтобы он сделал доклад про ультраправых по обе стороны в украино-российском военном противостоянии и использовании данной темы в политической пропаганде, то директор музея Татьяна Сосновская немедленно отменила событие. Слишком острая тема, нельзя, это, мол, не для музея.

"Процедурная комната" в Национальном Художественном Музее Украины. Фото: Константин Рудешко

– Это такая некая оккупация пространства?

– С моей стороны? Или музея?

– Со стороны этого мифотворчества.

– Да. Как в советское время, так и сегодня такой музей мыслит себя инстанцией идеологического обслуживания. Только сама идеология заменена. И действует музей соответственно, основания влияют на характер действия, влияют на уровне рефлекса. То есть музей реагирует на опасность "естественным образом".

[L]Здесь играет свою роль то, что современное искусство массово воспринимается как род безответственной игры, может дающей в итоге какие-то эффектные картинки. А потом происходит встреча с фактом, что произведения этого искусства могут быть предельно конкретны в своих отношениях с реальным. Что они могут взять и зайти на территорию абсолютной ответственности.

Работа художника не может заменить работу историка. Но искусство может уловить тот "темный воздух сомнения", что находится между историческими событиями и нами.

Татьяна Безрук, специально для УП. Культура