Организатор "Антипогромного концерта": когда кто-то запрещает фалафель, мы понимаем, что потом нам запретят "Хайтарму"

24 мая в центре Киева произошло нечто важное. Сотни людей вышли на Бессарабскую площадь, где коллектив группы "Пушкин Клезмер Бэнд" устроил открытый "Антипогромный концерт".

Концерт с элементами митинга был задуман как громкий ответ на нападение представителей праворадикальных движений на ливанское кафе "Linas" на Бессарабке. 21 мая националисты толпой зашли в кафе, выкрикивая лозунг "Пам'ятай, чужинець: тут господар – українець", называли персонал "чурками" и "чебуреками" и требовали закрыть кафе за то, что меню в кафе написано не на украинском языке.

В течение двух дней кафе было закрыто, а вскоре организатор нападения Михаил Ковальчук сообщил в своем Facebook, что с руководством заведения договорились "по-хорошему".  

Тем не менее, лидер коллектива "Пушкин Клезмер Бэнд" Митя Герасимов, украинский еврей, переехавший в Украину из Казани в конце "нулевых", решил устроить концерт.

"Это была акция не в защиту "Линаса", а в защиту человечности вообще, против жлобства и против равнодушия", – говорит он.

УП.Культура поговорила с Герасимовым о том, что подтолкнуло его к "Антипогромному концерту", о ксенофобии и о растущей политизированности музыкантов.

– Почему тебе показалось, что важно организовать концерт в поддержку "Линаса"? Или это было не в поддержку "Линаса", а что-то большее?

– Нет, это было не столько в поддержку "Линаса", сколько вообще по поводу происходящего, и с "Линасом" в том числе.

В данном случае меня мало интересовало, прав ли "Линас" в этом конфликте. Мне было понятно, что неправы люди, которые пришли туда с угрозами. Я просто пытался придумать, что вообще можно в этой ситуации сделать, когда нет адекватного ответа на эту ситуацию в обществе, нет иммунной реакции. 

Я решил, что надо попробовать организовать концерт. Я не был уверен, что получится собрать движуху музыкантов. Обычно они неохотно участвуют в таких акциях. Не потому что за них не платят денег, а потому, что в принципе они не живут этим, их мало касаются такие вещи.

– Политика?

– Политика, да. Хотя это как раз тот случай, когда ситуация касалась музыкантов. Потому что мы часто ели в "Линасе".

И потом, мы же мультикультурный бэнд, мы играем всякую музыку нацменьшинств – и еврейскую, и ромскую, восточную, турецкую, татарскую. Поэтому когда кто-то запрещает фалафель, мы очень напрягаемся. Мы понимаем, что после этого нам запретят "Хайтарму".

– Ты наверняка видел, какие люди пришли на это событие. Как удалось собрать такую тусовку, с музыкантами, философами, писателями? Была весомая часть интеллигенции Киева.

– Я думаю, что тут вообще многое совпало. Парад планет. Все-таки у меня, музыкантов, есть ресурс, которым мы редко пользуемся.

Вот политики, например, пользуются музыкантами: знаем же про концерты в поддержку депутатов или партии. Берут известную группу, платят ей – и вот она едет с туром в поддержку какого-нибудь политика. Но сами музыканты обычно не имеют своего мнения, редко сами высказываются.

А тут... Я сам организовываю киевские концерты своей группы, в основном с помощью Facebook. У меня много френдов, подписчиков, фанатов. Поэтому я обычно придумываю какой-нибудь смешной, яркий текст, иногда провокативный и всегда веселый. Мы создаем ивент в Facebook, приглашаем на него людей, и вот это уже настроенный инструмент привлечения публики. 

Мы довольно редко выступаем, публика успевает по нам соскучиться, а в Киеве мы не выступали  давно. Я как раз собирался создавать ивент на наш воскресный концерт на Подоле (28 мая на Подоле состоялся фестиваль культуры народов Подола – УП.Культура).

Когда случился этот наезд на "Линас", я переключился на него и решил свой ресурс перенаправить в другое русло, использовать для привлечения внимания к важной для меня проблеме, которой, как мне казалось, было уделено несправедливо мало внимания.

Но нужно было, чтобы кто-то сформулировал проблему корректно, как-то проартикулировал. Люди готовы были собраться по этому поводу.

– Ты затронул тему политизированности музыкантов, точнее объективизации музыкантов, которые выполняют какие-то политические заказы. Как думаешь, насколько за последнее время музыка и музыканты политизировались? Вероятно, война сыграла значительную роль в этом процессе?

– Конечно, с войной, скорее, даже с Майданом многое изменилось. Например, когда группа вроде Mad Heads выходила выступать на Майдане, это было вроде как ее личное высказывание, гражданское.

Сложно отделить поиск популярности от независимой личной позиции. Правда, эти вещи вполне могут сосуществовать. Я это говорю, даже судя по себе. После этого концерта я чувствую себя супер-звездой!

Я понимаю, что у меня, наверное, будут новые заказы на свадьбы и корпоративы, я в выигрыше от этого. Я совсем не против, но все-таки делал я это из других побуждений. Тут другое тщеславие, не такое примитивное. 

Конечно, украинская сцена политизировалась. Более того, исчезли многие группы, которые, например, во время Майдана притихли и предпочитали никак не высказываться.

С другой стороны, некоторые музыканты, проявившие свою позицию, получили аудиторию. И это нормально. Потому что музыка – это часть общества. Это не только развлекуха, это смысл и контекст.

Мне было очень важно с "Пушкиным" сыграть на Майдане. Это был невероятный челлендж. Во-первых, было трудно пробиться на сцену. А во-вторых, невозможно было затащить туда музыкантов.

Я приходил на репетицию оркестра со своей желто-голубой ленточкой на рюкзаке, и надо мной все ржали. "Митя – революционер", – смеялись они. Это джазовые и академические музыканты, люди, для которых музыка – это прежде всего ремесло, способ заработка. Они обычно абсолютно аполитичны. В общем, профессиональные музыканты сторонились Майдана. Для них это было что-то непонятное, подозрительное.

Короче, для меня было важно, что мы часть этого общества и часть этого Майдана. Важно было быть там и в этом смысле – как музыканты. Поэтому мы политизировались в этом смысле.

Мы пели со сцены Майдана идишскую песню еврейских социалистов "Хей-хей, долой полицей". И всякие повстанські пісні вроде "Хлопці, підемо, боротися будемо".

– Мне кажется, что сегодня музыкант политизируется исходя не только и из своей позиции, но и из своей этнической принадлежности. Ты можешь не относить себя к какой-то политической силе, но если ты крымский татарин, то, скорее всего, тебя будут считывать как человека, который выбрал конкретную политическую позицию. Сегодня этническое очень связано с политическим. Вот ты как еврей не можешь, например, выступать на стороне тех же националистов. Это было бы странно.

– Да, именно поэтому мне было важно в свое время с "Пушкиным" появиться на сцене Майдана. Потому что мне было понятно, что, например, в России не знали, что у нас нет никакой дискриминации национальной, каких-то русофобских или юдофобских настроений. И это было лучшее доказательство.

Если на Майдане поет еврейская группа на еврейском языке и все ей аплодируют, значит, эта толпа не может состоять из антисемитов или каких-то завзятых "бандеровцев". Если музыкант себя позиционирует как крымский татарин, то предполагается, что он против аннексии Крыма. Потому что это официальная позиция крымских татар.

– Мог ли быть у той же Джамалы какой-то другой путь? Я имею в виду, могла ли она не высказывать свою политическую позицию? Думаю, что нет. Возможно, я ошибаюсь?

– Нет, абсолютно. И я как раз считаю, что музыкант – это не просто исполнитель на инструменте или певец ртом. Это человек, который вынужден все-таки делать выбор.

Поэтому Джамала, мне кажется, и музыкант в настоящем, большом смысле слова. Она не отрезает себя от внешнего мира, от происходящего в своей семье, стране, в своей тусовке. Она часть этого большого мира и поэтому ей есть о чем петь. А это важно.

Музыкант может быть виртуозным, талантливым, но если ему не о чем играть, то люди не будут его слушать. Он не будет вызывать никакого отклика в сердцах, умах. Поэтому Джамала такая мощная. Она наполнена смыслами и любовью к своей культуре и к истории, в которой она живет.

– Создавая свой ансамбль еврейской музыки, ты думал, что через какое-то время вопрос юдофобии и вообще ксенофобии станет актуальным? 

– Конечно, думал. Во многом я поэтому и шел вообще в эту область. Потому что все, что связано с еврейской культурой или музыкой, тесно связано с дискриминацией, и это музыка, которая была совершенно уничтожена...

– Вместе с людьми. 

– Да, и язык. Вместе с людьми. А те люди, которые остались, были вынуждены это забыть. Запрещалось играть, говорить на идиш, помнить об этом.

Поэтому да, я понимал, какое к этому отношение в обществе, что это в любом случае будет вызывать вопросы.

При этом я ожидал каких-то ксенофобских реакций, но не находил их. С 2010 года в Киеве существует "Pushkin Klezmer Band". Мы ни разу не сталкивались в Киеве с прямым проявлением антисемитизма. Никогда. И сейчас не сталкиваемся вообще-то. Это очень важно для меня, поэтому я здесь остался жить. И хотел бы, чтобы и дальше так было.

Но я почувствовал угрозу, когда Киев сперва не среагировал на это (нападение националистов на "Линас" – УП.Культура). Хотя всегда реагировал.

– До 2010 года или того момента, когда ты переехал в Украину, были случаи дискриминации по отношению к тебе лично?

– Не особо. Были какие-то частные, бытовые случаи. По крайней мере, это ни разу не было направлено на Pushkin Band.

Забавно, что первые музыканты, которые играли в "Пушкине", были антисемитами: один мальчик был из Львова, другой – из-под Черновцов. Себя они сами не считали таковыми. Но это как чуваки, которые выгоняют цыган, но расистами или ксенофобами себя не считают.

Они играли с удовольствием нашу музыку, но при этом ретранслировали всякие шаблонные стереотипы про евреев, которые устроили Голодомор. Мол, еврейский народ не покаялся за Голодомор. Мы может и покаемся за участие украинцев в Бабьем Яру, но вы сперва должны перед нами извиниться за Голодомор.

Такие вот штуки. И это такие ребята, которые играют еврейскую музыку в кипах и вообще тебя любят и уважают.

– Почему спустя столько лет после Холокоста все еще ходят шутки, серьезные разговоры, кто кому за что должен ответить?

– В обществе до сих пор не было серьезной дискуссии – на государственном, политическом уровне. Порошенко – вообще первый президент Украины, который принес извинения за участие украинцев в Холокосте, по Бабьему Яру.

Если в Западной Европе были очень долгие, тяжелые процессы денацификации, то у нас не было своего Нюрнберга. Тема Холокоста была запрещена. Людей, которые собирались в советское время на годовщину Бабьего Яра, отлавливали еще на выходе из дома КГБшники. Это была абсолютно запрещенная тема.

Еще Сталин запретил говорить об этом, о том, что еврейский народ был жертвой, потому что пострадал весь советский народ и нельзя было выделять евреев. Это было частью государственного антисемитизма, отрицание Холокоста советской властью. 

А что было в Германии? Там продовольственные карточки выдавались только после просмотра агитационных фильмов. Люди приходили и должны были смотреть на кадры из хроники лагерей смерти. Только после этого им выдавали карточку. Как в "Заводном апельсине", когда проходишь принудительную денацификацию.

Так или иначе, Европа это долго и тяжело переживала, был огромный реабилитационный процесс. В Советском Союзе и странах соцлагеря этого не было.

Немцы сейчас говорят, что именно Восточная Европа в этом вопросе ментально отстала, в том числе поэтому нацизм, неонацистские движения у нас имеют совершенно другие формы, чем в Западной Германии. 

Но сегодня потихоньку что-то меняется. Надо прилагать к этому усилия. Почему-то очень многие до сих пор считают, что украинская музыка – это музыка исключительно этнических украинцев.

Да, это музыка этнических украинцев, она очень разнообразная, потому что Украина очень разная – украинские песни в Карпатах или на Буковине, или на Житомирщине…

Но это же еще и другие культуры. Они тоже украинские. Они тоже достались нам в наследство. Это то, что мне очень болит. Потому что когда говорят "езжайте со своей музыкой в Израиль", я понимаю, что эта музыка не имеет ни к Израилю, ни к Западной Европе никакого отношения.

Это чисто европейская культура, и она здесь родилась, создавалась и развивалась, здесь – центр. Украина, Бессарабия – это центр ашкеназской культуры и клезмерской музыки, а современная территория Украины - это родина хасидизма.

До сих пор очень часто слово "украинское" употребляется в значении этнически украинского, хотя мы уже давно вроде бы живем как политическая нация.

Крымскотатарская музыка – это тоже, оказывается, украинская музыка. А людям сложно понять, как это. А вот так! Потому что если вы где-то можете сказать, что пусть Израиль поддерживает израильскую музыку, а мы, украинцы, должны своими заниматься, то нет. Вы – украинцы, и мы – украинцы. Вы должны и этим тоже заниматься.

[L]В общем, если вернуться к теме нападения на "Линас", то важно артикулировать, что наша акция была посвящена не только "Линасу", а в целом нехорошей тенденции – в смысле ромских погромов в Лощиновке, убийства рома на Харьковщине, нападения на ромов на киевском вокзале…

Люди об этом не знают. А когда узнают, то часто проходят мимо. Утрата этой мышцы или в принципе ее отсутствие в обществе, отсутствие реакции и вынуждает музыкантов брать на себя чужие функции. Вот это очень важно. 

И разгром ЛГБТ-шной акции, и антиромские погромы, и наезд на "Линас" – это все плохие происшествия и звоночки.

Но самое плохое в этом – очень вялая реакция общества и СМИ. Это, конечно, зона ответственности журналистов. И мне кажется, что уже как следствие – отсутствие реакции властей. Она все-таки плетется с отставанием за обществом. Поэтому надо бодриться, надо просыпаться и на это реагировать.

Екатерина Сергацкова, специально для УП.Культура