Может ли патриот говорить на русском – театр "Прекрасные цветы" о спектакле "ДПЮ"

Театр "Прекрасные цветы" – негосударственный профессиональный театр, созданный в 2011 году выпускниками Харьковского Университета Искусств им. И. П. Котляревского.

В этом же году актеры основали уникальный жанр фанк-футуризм. "Прекрасные цветы" отрицают существующие театральные традиции и не боятся экспериментов: в спектаклях нет диалогов, можно услышать хип-хоп фристайл и битбокс, увидеть пантомиму и хореографию.

Единственный спектакль, в котором актеры отходят от привычного для себя формата – "ДПЮ". Именно он открыл в этом году Сцену 6 на Гогольфесте.

"ДПЮ" – спектакль о новейшей истории города Х (Харькова), которая началась в 2014 году. Примечательно, что в нем задействованы двое демобилизованных военных, без театрального образования.

В спектакле поднимаются вопросы войны, патриотизма родственников военнопленных, русского языка в Украине, корректности уклонения от воинской службы и  другие темы, актуальные для украинцев последние четыре года.

УП. Культура побывала на "ДПЮ" и узнала у актеров театра Оксаны Черкашиной, Игоря Ключника и разведчика, сыгравшего в спектакле, Дмитрия Галки (позывной "Угрюмый"), как готовился спектакль, сложно ли военным делиться личными историями со сцены и как воспринимают темы, на которые не принято говорить, в разных городах Украины.

Спектакль "ДПЮ". Фото: "Накипело"

КАК ИСТОРИИ НАСТОЯЩИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ ПРЕВРАТИЛИСЬ В СПЕКТАКЛЬ

– Я хотела, чтобы к нашему разговору присоединился режиссер, но в театре "Прекрасные цветы" его нет. Правильно ли я понимаю, кроме актерства каждый из вас выполняет ещё какие-то функции?

Оксана: Отчасти. У нас есть драматург Дима Левицкий. Он наблюдал со стороны за тем, что мы предлагали, концептуализировал наши тексты и перформативные высказывания, собирал их в единую историю.

Но в целом, режиссера в этой работе не было. Скорее, каждый актер – режиссер своего перформативного высказывания.

Мы как-то привыкли в театре "Прекрасные цветы" работать без него, это авторский театр. Это наша фишка. Мы слышим друг друга и создаем сцены вместе.

Действительно, мы не можем выделить кого-то одного, кто указывал бы нам "делайте так-то и так-то".

Скорее так: "О, вау! Было бы классно, чтобы мы все сейчас надели противогазы и сделали так-то и так-то".

– Как появился спектакль "ДПЮ"? Почему вы отказались от привычного формата: заговорили и интегрировали в спектакль настоящих военных, не игравших прежде?

Оксана: Спектакль вырос из другого проекта. Не только театрального, а и социального. Его создала "Линия согласия" [общественная организация, в которую входит группа психологов-консультантов, работающих с демобилизованными бойцами АТО, – УП. Культура].

Мы в нем участвовали как партнеры и как актеры. В течение полугода раз в месяц мы встречались с ветеранами АТО, с демобилизованными солдатами, и играли  плэйбэк театр их историй [плейбэк театр – разновидность интерактивного театра импровизации, когда зритель рассказывает личную историю, а актеры мгновенной инсценирую ее, – УП. Культура].

Там не было зрителей, там были только актеры, военные и команда психотерапевтов.  Через полгода мы всей командой поняли, что за время работы над этим проектом накопилось так много историй, так много эмоций внутри нас и так много правды или неправды о том, что происходит на Востоке Украины. Мы поняли, что не можем не сделать об этом спектакль.

Тогда мы предложили нашим кураторам выступить партнерами и создать этот спектакль.  Каждый из нас, так или иначе, работал с какой-то конкретной историей. Это был либо ветеран, либо его близкий.

– В одной из сцен вы играете девушку, которая уже три года ждет из плена сепаратистов своего мужа. Она размышляет о том, может ли она назвать себя патриотом. В этот момент она сидит на качели, зажимает сине-голубой букет между ног и агрессивно рвет и выбрасывает из него цветы. Это очень яркая и эмоциональная сцена. Как она появилась?

Оксана: Я работала с историей Лилии, не буду называть фамилии. Она действительно жена военнопленного. Наша работа проходила так: мы интервьюировали человека и создавали некий вербатим, монолог этого персонажа.

То есть со сцены звучали не мои слова. Я собрала их из историй Лилии. Собрала в какую-то перформативную сцену. Образы, которые я выбрала,  присутствовали в рассказах Лили. Это было в ее историях о том, как она ждет мужа из плена.

Кстати, он до сих пор находится в плену и его не меняют. Украинское правительство ничего не делает, чтобы Алексей Кириченко, а вот эту фамилию нужно назвать, вернулся домой [солдата Алексея Кириченко схватили в плен в августе 2014 года, когда он пробирался полями от Саур-Могилы. Алексей до сих пор не освобожден. Хотя всех, кто был схвачен вместе с ним уже обменяли, – УП. Культура].

Я переформатировала эти образы  в театральные высказывания.  Синеголубые цветы – яркий понятный символ: о ту ситуацию, в которой оказалась наша страна, рушится жизнь женщины. Цветы между ног – некий феминный объект. Ничего сверхъестественного и смелого. Все понятно.

Мы работали с персонажами. Кого какая история цепляла, тот ту и рассказывал. Нас всех тронула история Андрея Пальваля, который бежал из плена. Действительно, все мы читали эту книгу, о которой говорим в спектакле ["Оборона" Андрея Пальваля, в книге рассказывается о боях за Саур-Могилу, – УП. Культура].

– Расскажите о военном, который играет с вами в театре.

Оксана: Дима Галка. Просто он нам больше всего понравился, как человек. Мы всегда "офигевали" от его историй во время проекта. Когда возник вопрос, кого звать из солдат в наш театр  мы в один голос с Игорем и Артемом сказали, что это будет Дима Галка.

Идея позвать Анатолия Топольского пришла Ольге Ладье-Щербаковой – кураторке нашего проекта. Она его знала до того, как мы начали делать спектакль.

Я позвонила Толику и  рассказала идею нашего театра. Он ответил: "Да, супер, хочу, вы мне нравитесь". Он приехал в Харьков, вообще не зная нас и закрутилось.

– Тяжело ли было работать с военными?

– По началу, наверное, было сложновато. Надо было притереться друг к другу, понять. Услышать, увидеть, что мы можем доверять друг другу. Понять, что мы можем говорить правду друг другу.

Для них это было очень важно то, что их понимают. Их слышат.

– А если говорить непосредственно о работе на сцене. Для военных, вероятно, непривычно, выходить под светом софитов?

Игорь: Нам очень повезло, наверное, с ребятами с Толиком и Димой. На фронте они были какими-то стальными людьми, терминаторами. Они такое пережили… Наверное, у них есть какая-то театральная жилка, ведь то, что они делают, это очень круто.

ПОЧЕМУ ВОЕННЫЕ СМЕЮТСЯ НАД СМЕРТЬЮ

– Дмитрий, Вы военный, который раньше не играл на сцене. С чего для вас начался для вас театр "Прекрасные цветы"?

Дмитрий Галка: С госпиталя, наверное. Лежал там с ранением. Увидел, как театр "Прекрасные цветы" ставят спектакль, познакомился. Волонтеры курировали это все. Как-то слово за слово.

Тут моя история эта…как я попал в плен к своим же… от неё все "гудели". Как-то само собой и сложилось. Пригласили меня попробовать – ну, и я очутился в театре.

– Вам не тяжело  рассказывать свою историю? Она же очень личная, вы говорите, что вас дважды вели на расстрел…

– Тяжело. Постоянно одно и то же, я уже забыл ее. Уже 300 лет прошло, а тут опять надо вспоминать. У меня этих историй вагон и маленькая тележка. Понимаете? Это же не одна история.

– Вы спокойно делитесь этими сложными для вас воспоминаниями?

– Спокойно, не спокойно, какая разница? Даже если там внутри все переворачивается. У меня такая мимика… кажется, что я спокойный, но я вам говорю, я отнюдь не спокойный.

С другой стороны. Это не моя первая война. Я смотрю на это иначе.

– А вы прежде играли на сцене?

– Конечно, да. Когда учился ещё. Я в Харькове в Автодорожном институте играл в инсценировках. Читал юмористические монологи.

– Как вы начали доверять актерам? Наверное, сложно делиться своими историями с посторонними людьми.

– А почему им не доверять? Они простые люди, без всякого там зла. Я вижу это. Как им не доверять?

– Как проходило сближение с актерами?

– Это вы у них спрашивайте. Они сближались со мной, а не я с ними. Я такой человек… более [ищет слово] угрюмый… У меня и позывной такой – "Угрюмый". Они заметили меня, увидели.

– В спектакле смеются над смертью. Вас, как военного, который видел смерть, просят показать, как правильно умирать. Насколько корректна эта сцена?

– Она именно корректна.

– Вы не чувствуете дискомфорта от этой сцены?

– Каждый смотрит на смерть по-разному. Мы высмеиваем смерть. Понимаете? Мы смеемся над ней. Мы можем умереть, а можем не умереть. Бывает по-разному.

– Зачем смеяться над смертью?

– Так, если мы будем над ней смеяться, то мы перестанем ее бояться. Посмеялись и все, а что ещё с ней делать? Памятники ей ставить? Не то пальто, как говорится. Смерть, она и есть смерть. Умер человек и умер. Убили и убили. Жизнь-то дальше продолжается.

– Какие отзывы вы обычно получаете после спектакля?

– Подходили друзья и приятели, с которыми я был на фронте. Говорят: "Тут вот защемило" [показывает на сердце]. Говорят: "прикольно, классно". Это хорошие отзывы.

Понимаете, сегодня были те люди, которые никогда по театрам не ходят. Другие люди. Все равно они сказали, что "защемило". Я думаю, что я сделал достаточно для того, чтобы "защемило", а там уже публика сама оценила.

– А как относится к вашей театральной карьере командир?

– Замечательно! Он мне звонил сегодня. Говорит: "Давай, делай ветер". А я ему: "Понял, командир, сделаем" [смеется].

Вы же понимаете, сегодня праздник и я должен быть рядом с командиром. День разведки все-таки.

А я приехал в Киев, чтобы показать спектакль. Может, вы ещё раз запросите в какой-нибудь госпиталь в Киеве приехать со спектаклем. Мы будем рады и довольны играть в военном госпитале.

– Мне показалось, что вы не придерживались текста и всегда говорили то, что думаете.

– Так и есть, это разговорный театр. Оно отсюда идет [показывает на сердце]. Мы не придерживались сценария или какого-то определенного текста. Понятно, что в рамках дозволенного. Плюс мне сложно концентрироваться на запоминании текста из-за травмы.

– В спектакле поднимается тема того, что люди, "откосившие" от АТО или не побывавшие на фронте испытывают стыд, когда видят военных. Потому что они не были там, потому что они делают не все, что могут. Вы в спектакле сказали, что это чувство неправильное. Почему?

– У каждого свой выбор. Хочешь – иди, не хочешь – не иди. Я считаю, что мужчина должен умирать на поле боя. Но у меня свой выбор и свой взгляд.

МОЖЕТ ЛИ ПАТРИОТ ГОВОРИТЬ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

– Игорь, как вы работали над спектаклем, кроме разговоров с ветеранами и их близкими?

Игорь: У нас было задание сходить к себе в школу. Первоначально, задача была сформирована так – сходить на урок ДПЮ, но на него никто из нас в своей школе так и не попал. Мне не разрешил директор.

Тем не менее, я попал на урок своей учительницы, и это как раз был урок самостоятельной работы.

Я остался, начал писать, как и все ученики, но на задней парте. Я ощутил весь этот момент самостоятельной работы, когда ты пишешь и не знаешь ответов на вопрос.

Ты пытаешься списать и начинаешь ощущать себя некомфортно, особенно, когда учитель начинает заглядывать к тебе через плечо, чтоб контролировать, что ты пишешь.

Это состояние дискомфорта – это тоже "принос" в наши репетиции, который мы оставили. Мы сделали из этого финальную сцену, где каждый мог ответить на какие-то вопросы, с которыми мы яро столкнулись в работе над этим спектаклем.

– В спектакле есть сцена, где все актеры собираются за столом и обсуждают вопросы уклонения от армии, патриотизма, свои внутренние страхи и переживания. Кажется, что там нет сценария и это типичный разговор на кухне. Это импровизация?

Игорь: Да, сцена изначально была так задумана. Дима предложил такой формат: в этой сцене  мы можем рассказать какие-то свои личные истории или поднять те вопросы, на которые мы, как граждане этой страны, как люди, так и не нашли ответ.

В этой сцене есть выстроенная структура, типа начало и конец. Там есть вопросы, которые мы бы хотели задать сами себе. Но ответов у нас нет.

Со времени премьеры спектакля прошло уже больше полугода и многие вещи просто поменялись, о многом уже просто забыли.

Эта сцена в нашем спектакле всегда остается достаточно живой, ведь в ней мы говорим именно те вещи, о который мы переживаем именно сейчас.

– Отличается ли сцена, которую вы сыграли сегодня от той, которая была сыграна в феврале?

Игорь: Да, конечно. Изменились многие ответы. В частности Толика и Димы. То есть самих ветеранов.

Например, Толик же не так яро высказывался на счет событий, актуальных на тот момент. Его беспокоила тема перемирия и то, кто и с какой стороны провоцировал. Сегодня не так заостряли внимание на этом.

Оксана: Эта сцена – прием. Обычно предполагается, что актер всегда знает, что скажет дальше. Эта сцена предполагает, что ты можешь сказать что-то новое, не ожидая даже сам от себя. Иногда я молчу, иногда что-то говорю. Так же ребята.

[L]Безусловно, там есть некая структура, такие точки, как мы называем пунктиром. Я точно знаю, что если в этом моменте Игорь сказал про это, то я должна сказать про цифры и мы переходим к следующей сцене.

В целом, там есть пространство для актера и как для человека, и как для гражданина этой страны.  Я говорю то, что я мыслю и предлагаю, как человек и гражданин.

Вот, Игорь сегодня спросил у меня в ходе спектакля, кто такой патриот. И я, если помните, сегодня ответила, что патриот – это тот, кто любит Украину, ведь мы любим Украину и живем на Востоке.

Но патриот – это также и тот, кто не считает, что восточная Украина, или даже русскоязычная Украина чем-то хуже украиноязычной, западной Украины.

Ведь сейчас статьями патриархов украинской литературы создается такое впечатление, что русскоговорящие украинцы оказываются в некой серой зоне. Я не имею в виду сепаратистов, я имею в виду… меня. Меня. Хотя я билингва, я говорю на украинском.

Действительно, я могу ответить на этот вопрос, но если его задать стране? Патриот действительно должен говорить на украинском? А если он русскоговорящий волонтер, который все эти годы помогает на Востоке, то он патриот?

Назовут ли его патриотом украиноязычные граждане, с корнями, уходящими в глибоку і справжню историю Украины? Или они скажут: "Ну, ты не совсем украинец". Или, как сказал Тарас Прохасько "турист", даже не русскоговорящий украинец, а турист [Тарас Прохасько – современный украинский писатель-прозаик, – УП. Культура].

Этот вопрос очень актуален. Мы делали спектакль полгода назад, но и сейчас эта тема звучит очень остро. По крайней мере, для меня.

– Есть ли разнице между тем, как спектакль восприняли в Харькове и в Киеве?

– Нет. Кардинальной нет. Для Харькова, как мне кажется, это был очень важный спектакль. Это, действительно, новейшая история города Х (Харькова). Для нас, как для актеров и для людей, которые живут в Харькове, эти события определяющие.

Для многих Харьковчан было важно услышать это переформировано со сцены. Многие, кто сидел в зале были под ОДА в 2014. Это было важно для многих услышать эти истории. И эти истории с фронта. Все военные, с которыми мы работали в Харькове и области (ведь мы ездили в военные части), говорят по-русски. Все военные. И они воюют на равных.

Игорь: Мы играли "ДПЮ" и в Запорожье и в Днепропетровске. Одинаково реагируют.

– А на Западную возили?

Оксана: Нет ещё. Нас вот приглашают во Львов. Мы надеемся, что это сбудется.

Игорь: Каждый видит в этом спектакле ответы на свои вопросы. Хотя даже не ответы, а сам факт того, что эти вопросы поднимаются  – уже важно.

Вот ребята, такого же возраста, как и мы, они подходили после спектакля и говорили: "Спасибо, что вы подняли эти темы". У многих есть ощущение, что только они живут с этими вопросами.

Валерия Широкова, специально для УП.Культура