Мирослав Слабошпицкий: Собственность и пистолет делают человека гражданином

8 августа в конкурсе короткометражных фильмов Международного кинофестиваля в Локарно состоялась премьера фильма Мирослава Слабошпицкого "Ядерные отходы" (из цикла "Украина, Goodbye!").

"Украинская правда. Жизнь" поговорила с режиссером об особенностях фильма на чернобыльскую тематику, языковом вопросе, и являются ли его фильмы политическими.

- Когда смотрела "Ядерные отходы" вспоминала нашу беседу 2 года назад. Первое впечатление, что твой новый фильм – ответ кинокритику.

- Ты не поверишь, но когда мы с продюсером Володей Тихим обсуждали сценарий, то очень много шутили по поводу твоего вопроса, так что я даже сказал, что в некотором смысле так и есть.

- На этот раз спрошу, почему так мало смерти?

- Мало смерти?! Чернобыль – мертвая земля, равная по территории княжеству Люксембург. Совершенно мертвая. И по этой мертвой земле шатаются по каким-то своим делам неприкаянные персонажи, герои нашего фильма.

Это совершенно постапокалиптическое место, не зря американцы снимали там зомби-хоррор "Возвращение живых мертвецов-7", если не ошибаюсь.

Кадр из фильма "Ядерные отходы"

- А почему ты отказываешься в "Ядерных отходах" от драматургии, истории? Я скорее воспринимаю эту работу как эскиз, нежели законченное произведение. Ассоциация, которая приходит в голову – румынская новая волна в кино, с гиппереалистичной стилистикой. Однако у румынов, помимо гиппереализма, очень сильная драматургия.

- Вопрос ставит меня в сложное положение, потому что, по понятным причинам, не хочу пересказывать сюжет... На самом деле, в "Ядерных отходах" история замечательно раскладывается по трехактной структуре классической драматургии.

Хотя я подозреваю, что трехактная структура, это такое же всемирное надувательство, как глобальное потепление.

Но мне понятна природа вопроса. Володя Тихий, когда посмотрел первую, 34-минутную версию "Ядерных отходов", сказал, что этому не хватает только одного – съемки фильма на 70-миллиметровый негатив и за миллион долларов. Я имею в виду, что в этом, на мой взгляд, настоящая крутизна.

Художник кино Роман Адамович когда-то очень давно, сказал мне, что лучшая работа художника-постановщика - та, которую не видно.

Алексей Герман, один из моих любимых режиссеров в одном интервью говорил, что высший пилотаж работы с актерами это когда профессионалы у тебя играют как непрофессионалы.

Заканчивая ссылки на авторитеты и академическую часть, скажу, что понимаю, почему мне так везет с этими низкобюджетными фильмами.

Потому что я изначально настроен на самоограничение, а также ограничение всех соавторов картины. Очень важно не испортить реальность, которую ты создаешь, выпендрежем. И все люди, которые со мной работают, это понимают.

Например, мы делали звук на "Ле Доене", в шикарной студии, где озвучиваются для украинского проката все голливудские картины. Наш звукорежиссер Сережа Степанский, которому я доверяю в смысле звука всецело, мог бы такого там наворотить, такого эффекта присутствия, что от фильма бы ничего не осталось.

Мы даже не обсуждали с ним звук, но он сразу сделал его идеально документальным, отказавшись от большинства технических трюков, неуместных в данном случае. То же самое касается и операторской работы, и работы художника, и актеров и, в конце концов, режиссера.

- Как ты думаешь, почему отборщики кинофестиваля в Локарно заинтересовались твоим фильмом, что именно их привлекло?

- У меня нет ответа на этот вопрос, понятия не имею. Я никогда прежде не был в Локарно.

- Почему Чернобыль никак не провоцирует кинодраматургов и режиссеров, по крайней мере, украинских? Это наша национальная традиция – замалчивание травматического опыта, его вытеснение? Или в чем тут дело?

- Про украинских драматургов не знаю. Что касается лично меня, то мне, кажется в 1999 году, запретила снимать картину о Чернобыле Анна Чмиль.

Это было забавно, потому что я был совсем молодой пацан, целый год мотавшийся в зону, я побывал внутри саркофага, посещал радиоактивные могильники в поселках "Буряковка" и "Россоха", летал над Припятью на вертолете. Я торчал там неделями. Все это материализовалось в сценарий "Чернобыльский робинзон", который получил приз на конкурсе "Коронация слова".

Пришел со сценарием в тогдашнее Госкино. Сценарий был достаточно крутой по тем временам, хотя сейчас он, наверное, морально устарел. Так вот, я принес его в тогдашнее Госкино, и Чмиль заявила мне: "Только не Чернобыль".

Если посмотреть в архиве планы на 2000 год, я там даже стою в запуске, но только одна фамилия, а в графе "название" написано "тема".

- Если размышлять о теме "Украина, Goodbye!" - эмиграции. Ты какую форму эмиграции предпочитаешь – внутреннюю или внешнюю?

- Внутренняя эмиграция, само собой. К тому же, у меня есть реальный опыт эмиграции в Петербург, практически 7 лет. Но вообще, мне эта тема кажется каким-то пережитком времен холодной войны. Я имею в виду, что в советское время эмиграция была с одной стороны изменой родине, с другой – человек, уезжающий навсегда, прощался с родными, близкими.

Это было связано с железным занавесом и все такое.

Сейчас, когда до Берлина лететь 2 часа, а с Теремков на Лесной массив ехать по пробкам в 2 раза дольше, я не вижу большой проблемы в том, где жить.

Мир стал глобальным, страны конкурируют между собой как обычные бренды. И естественно, любой человек стремится к лучшему. Многие российские и украинские миллионеры делают деньги здесь, а живут в других странах. У меня как-то состоялся смешной диалог с таксистом по этому поводу. Он со всей классовой ненавистью возмущался миллионерами, которые живут за рубежом. Я сказал ему, что миллионерам как раз не обязательно уезжать. С миллионами можно обеспечить себе приемлемый уровень жизни и здесь. А вот ему и ему подобным, как раз стоило ехать. Водить такси в Берлине или Амстердаме. Поближе к европейской медицине, социальной защите и пр.

Иногда мне кажется, что круто было бы, если б уехали все. А тут бы остались одни политики, которые бы смотрели друг друга в телешоу. Не знаю, как бы к такой перспективе отнесся Евросоюз, но это проблемы Евросоюза. (Смеется)

- Почему украинское кино такое деликатное? Даже когда интенция – снять что-то радикальное, на выходе получаются фильмы сделанные застенчивыми людьми или очень пугливыми.

- Я не чувствую за собой этих грехов. Если отвечать кратко и философски, возможно, потому, что старые импотенты учат молодых, полных жизни людей не доверять себе, бояться быть честным и таким образом, гробят таланты. Хотя, с другой стороны, настоящий талант не так легко угробить. Он сам кого хочешь, угробит.

- Как ты оцениваешь свою смелость как художника по шкале: готов на всё, готов на многое, на многое не готов, готов на немногое.

- Готов практически на все.

- Где проходят границы твоей самоцензуры? Что бы ты никогда, ни при каких условиях, не стал бы снимать.

- Я пока с таким не сталкивался.

- С чем связан твой интерес к молчанию в кино – это сугубо эстетическая вещь, или политическая?

- Для протокола. Я считаю, что государственным языком в Украине должен быть украинский язык. У меня есть приятель – Кристоф Хорнарт, он бельгиец, точнее, фламандец. Он, кстати, режиссер монтажа "Ядерных отходов". Он недавно сделал короткометражный фильм. Фильм, на мой взгляд, хороший, похож по стилистике на оригинальные "Забавные игры" Ханеке.

Вполне допускаю, что он в этом году будет в Берлине или какой-нибудь каннской программе. Я, написал ему об этом и добавил, что возможно, могут быть какие-то претензии к актерам, но поскольку я не знаю "фламандского", то мне сложно об этом судить. Его ответ страшно меня удивил. Он ответил мне... Ты себе, вообще, представляешь Бельгию на карте? А теперь представь половину Бельгии – Фландрию. Так вот. Он написал мне следующее: понимаешь, чувак, мы здесь во Фландрии говорим на двухстах разных диалектах.

И с этим есть проблемы. Потому что любые диалоги в бельгийском фильме, и особенно в теледраме являются fabricated, в связи с чем у меня есть некоторые проблемы с погружением во фламандские фильмы.

Это я к тому, что у нас те же проблемы. Есть государственный официальный украинский язык. Своего рода эсперанто этой страны. Но настоящие персонажи не могут разговаривать на казенном языке, потому что настоящий украинский язык – он очень разный. Много зависит от того, на каком диалекте украинского языка говорит твой персонаж...

Например, президент Ющенко нет-нет, да и сбивался на сумской диалект, а моего ныне покойного товарища, великого украинского писателя Олеся Ульяненко очень почитают у него на родине, на Полтавщине, как человека, который круче всех продвинул полтавский диалект в украинской литературе.

Естественно, львовская, черкасская и киевская области тоже говорят по-разному. Это я к тому, что речевые характеристики персонажа очень важны и то, как говорит твой персонаж, уже позволяет делать предварительные выводы, каков он. В сценарии "Ядерных отходов" были диалоги. Я написал их на полесском диалекте. Во всяком случае, старался. Но во время предварительных репетиций с актерами мы поняли, что они не нужны. Что же касается моей эпопеи с фильмами на жестовом языке (прим. "Глухота", "Племя"), то это отдельная история.

- Как продвигается работа над твоим полнометражным фильмом "Племя"?

- Со скрипом, как над всеми моими фильмами.

- Почему ты не снимаешь политическое кино? Объективно, сейчас ситуация такова, что политические фильмы и спектакли были бы востребованы.

- Некоторые считают мое кино политическим. Некоторые обзывают социальным. Хотя, мне кажется, что все, что я делаю, это, так или иначе, рефлексия на тему трагичности человеческого бытия. Я, безусловно, очень люблю фильмы Коста-Гавраса и итальянское политическое кино того же Дамиано Дамиани, например – "Следствие по делу гражданина вне всяких подозрений", "Признание комиссара полиции прокурору республики" и прочее.

Когда-то году в 2000 меня преследовала мысль, что нужно сделать картину по материалам дела Гонгадзе. Но не было почти никакой информации, не было результатов расследования и казалось, что эта история так и останется в икс-файлах навсегда, с большой долей допущений, домыслов и прочее.

- Каковы твои политические убеждения?

- У меня сложные политические убеждения. Наверное, меня можно было бы считать левым либералом, но этому здорово мешает то, что я активный сторонник легализации короткоствольного огнестрельного оружия.

Я считаю, что собственность и пистолет делают человека гражданином.