Лада Наконечная: За счет "Манифесты" в Европе принимают Россию как цивилизованную страну

В декабре 2014 года в четвертый раз была вручена Премия Малевича. Награда, основанная в 2008 году Польским институтом в Украине, раз в два года присуждается украинскому художнику в возрасте до 35-ти лет.

От других художественных премий эта инициатива отличается неслыханном для Украины профессионализмом и скромностью.

Во-первых, номинация художников осуществляется институциями, а не через распространенное в наших широтах самовыдвижение.

Во-вторых, жури, в которое входят кураторы, искусствоведы и художники из обеих стран, определяет лауреата, оценивая последовательность и развитие практики художника, а не одну его работу или проект.

В-третьих, собственно премиальное вознаграждение состоит в двухмесячной резиденции в ЦСМ "Замок Уяздовский" в Варшаве и сумме в 3 тысячи евро на создание новой работы. Соответственно, отношение к Премии Малевича в профессиональной среде Украины заметно серьезней, чем к другим, даже более щедрым, наградам.

Лада Наконечная номинировалась на Премию уже в третий раз и вполне закономерно ее получила.

Художница принадлежит к так-называемому поколению-2004, которое за межреволюционное десятилетие стало наиболее заметным художественным явлением Украины, полностью интегрированным в международный культурный контекст. Как и многие ее коллеги, Наконечная имеет индивидуальную практику, а также состоит в группе Р.Е.П. и кураторском коллективе "Худрада", участники которых на сегодня, пожалуй, являются самыми институционально признанными художниками.

Только в Украине это признание выражается в бесконечных выставках новых работ и вручении всех возможных премий, а не издании теоретических монографий, серьезной исследовательско-кураторской работе, ведении архива и приобретении работ для публичных коллекций, что положено было бы делать системе искусства.

Но даже эти скромные достижения стабильно вызывают волны раздражения у некоторых активных комментаторов художественной жизни.

Критика Лады и ее коллег в их устах по большей части сводится к навешиванию красноречивых, но безосновательных ярлыков — пресловутые "левые художники" — и бесконечному вопрошанию "а где же новые имена", которое подкрепляется периодически предпринимаемыми попытками "сбросить с корабля современности" "надоевших" авторов.

Возникающие по этим и другим вопросам споры в facebook перерастают в последнее время в откровенную кухонную брань с перходом на личности и грубыми оскорблениями, что неспособствует такой желанной профессионализации системы искусства в Украине.

Мы встретились с Ладой, чтобы поговорить об отношениях художника и институции, дилеммах (не)участия в художественных событиях в России, опыте немотивированной агрессии в киевском арт-сообществе и непрозрачности коммуникации между сотрудничающими сторонами.

Пока интервью готовилось к публикации, стало известно об очередном тихом конфликте в среде — образовательный курс "современное искусство", который Лада в сотрудничестве с искусствоведом Катериной Бадяновой разрабатывала для Школы визуальных коммуникаций, был закрыт из-за "фундаментального расхождения в понимании принципов современного искусства у координаторов курса с дирекцией школы".

- Поздравляю тебя с получением Премии Малевича 2014: в этом году ожидание результатов было как-то особенно волнительно: кажется, даже члены жюри были не вполне уверены в конечном результате. И, как мне показалось, ты была искренне рада получить эту премию.

- Мне Премия Малевича нравится тем, что она вручается не за отдельную работу, которая может быть просто случайной, а заявляет, что поддерживает художника в его деятельности и смотрит на весь комплекс его/ее практики.

Кстати, очень сложно придерживться такой установки в Украине, потому что желание местной художественной среды все время что-то поменять, найти кого-то нового, давлеет над ней и противится любому заявлению последовательности и системности...

И еще, я уже говорила об этом всем, кому можно: мне очень приятно, что Премия Малевича основана Польским институтом – не Украиной, но поддерживает именно украинских художников.

Это говорит о том что премия видит и считает важным — художник не может быть замкнут в пределах одной страны, одной территории, и его деятельность не может быть направлена только на выявление отличительных национальных качеств — она изначально интернациональна.

- А что вообще для тебя значит для тебя профессиональное признание? И какую роль в этом играет украинское профессиональное сообщество?

- О профессиональном признании можно говорить тогда, когда есть профессиональное поле, которое его обеспечивает. У нас же сложно сказать, кто есть профессионал, т.к. нет общепринятых критериев.

Кто более влиятелен? Иногда это может просто быть тот, кто больше говорит, иногда тот, кто больше присутствует в медиа-поле.

Вот группе РЕП в этом году было 10 лет, и об этом помнят в других странах – в той же Польше.

Галерея Лабиринт в Люблине пригласила нас сделать большую выставку, предоставила полную институциональную поддержку, хороший бюджет, при чем государственный.

В Украине же на уровне государства нас точно никто не знает, а в Национальном художественном музее может и помнят, но т.к. он работает несистемно, выставки там довольно случайны, вот нас там на 10-тилетие и нет. Хотя должна сказать последние две выставки очень хорошие, обнадеживают - вызывают доверие к процессу институализации музея.

Из-за того что нет договоренностей, на каких основаниях существует система современного искусства в Украине (если она вообще есть), появляется много вопросов, в том числе о том, почему один получил премию, а не другой.

Часто возникают подозрения в заговоре, или, как минимум, непонимание. Да и как тут что понять? Во многом это связано также с отсутствием реформ художественного образования и образования в сфере культуры для широкой публики.

- В таком случае, как у художника формируется доверие к той или иной институции/премии/инициативе? В Украине, где между художниками и институциями традиционно отсутствует профессиональное доверие, необходимо постоянно решать этические дилеммы — с кем сотрудничать, а с кем нет. Как ты с этим справляешься и как принимаешь решения – больше интуитивно или все-таки опираясь на определенный набор устойчивых убеждений? Почему для тебя, например, допустимо делать проект о коммерциализации публичного пространства Киева за счет ритейлера Helen Marlen, но недопустимо сотрудничать с коммерческой галереей, которая стесняется своей природы, прикрываясь пустыми пафосными самоназваниями…

- Главная проблема нашей художественной среды это имитационность, неясность — когда заявляется одно, а делается совсем другое. Что заставляет коммерческую галерею скрывать за популистскими заявлениями свое реальное направление работы? Ведь поддерживать художника (а это именно то, чем занимаются коммерческие галереи) — это важное дело.

Стыд быть самим собой или нежелание признаться в том, какой ты есть, каким бы ты ни был, приводит к мутности, в которой очень сложно что-то разглядеть. Поэтому не может быть никаких критериев, по которым я могу четко решить, что, например, работаю только с некоммерческими институциями или не работаю с государственными.

"Выпить бутылку водку в одиночестве в парке возле ЦСМ "Замок Уяздовский" напротив павильона Рикрит Тиравания во время летнего фестиваля "Зеленый Яздов", перформанс, 2012 Фотография предоставлена художницей © ladanakonechna.com

Каждый раз я начинаю с самого начала — с вопроса, с чем имею дело, и что это за проект.

У меня нет проблем с тем, чтобы работать с коммерческими институциями, либо с деньгами, которые как бы нечистые, потому что все деньги нечистые – с тем же PinchukArtCentre я работаю.

- Меня в этом всем волнуют скорее ситуации, когда содержание твоего художественного проекта вступает в противоречие со средствами его реализации.

- Дело в том, что практически во всех своих проектах я реагирую на контекст.

У меня немного работ, которые произведены заранее и потом показаны на разных выставках. В основном отталкиваюсь от того места и пространства, с которым работаю.

Мой интерес состоит в выявлении отношений, уже присутствующих на этой территории — галереи или конкретной выставки. Я моделирую ситуации, которые способны помочь мне разобраться в том, с чем я имею дело.

В первую очередь я делаю работы для себя: мне легче думать через визуальный материал, через соотношения объектов, форм, слов.

Так формируется произведение, котороепозволяет другому зрителю (ведь я тоже зритель своей работы) увидеть всю конструкцию.

У меня моральные проблемы возникают в других ситуациях. Я отказываюсь, когда вижу, что есть еще что-то, что не позволяет мне высказаться – либо изначальные запреты, либо сильные обстоятельства, которые влияют на показ работы…

Сейчас говорю про конкретный отказ – отказ от выставки в московском Музее современного искусства "Гараж", уже во второй раз. Никита Кадан, Коля Ридный и я едем туда в конце января, для того чтобы говорить о возможности/невозможности этой выставки.

Мы готовили выставку "Участники и свидетели" по приглашению Музея.

- Насколько я знаю, еще год назад она была в процессе подготовки.

- Да, тогда в день, когда российские войска вошли в Крым, я должна была вылетать на монтаж – то есть отменили все на самом последнем этапе.

Сейчас было немного по-другому: мы сначала согласились на эту выставку. В итоге ее не будет, но будет дискуссия.

Мой отказ не самоочевиден. Не было запретов, мы могли говорить все что угодно, об аннексии Крыма, о вторжении войск. Отказ высказаться в России на запрещенные там темы ведь может быть продиктован испугом. Извне невозможно судить, какое решение есть правильным – оно может быть только индивидуальным.

Эта ситуация стала самой сложной из тех, которые у меня были.

Леся Хоменко, Лада Наконечная, Жанна Кадырова на церемония награждения Премии Малевича 2012 Фотография предоставлена Польским институтом в Украине © polinst.kiev.ua

- Считаешь ли ты в таком случае, что так же невозможно судить участие или неучастие в "Манифесте"?

- Нет, в случае "Манифесты" все очень просто — ты изначально там ограничен и можешь делать только то, что разрешено законодательством России. И как художник ты знаешь, что тебя приглашают, и вся Манифеста вообще проходит в Санкт-Петербурге, с позволения государства Россия в лице Путина.

Это как-то очень ясно, и поэтому отказ не был бы таким болезненным, потому что он простой: ты видишь, что участвовать в ней невозможно. А в "Гараже" не было запретов.

- А почему ты считаешь, что на "Манифесте" все нельзя, а в "Гараже" все можно?

- Во-первых, Эрмитаж — государственная институция, а "Гараж" – частная.

- Ну мы же уже обсудили, что на постсоветском пространстве все эти границы очень размыты.

- Да, я согласна, на это не опереться, поэтому и говорю, у меня нет никакой предзаданной идеи, которой можно руководствоваться, как, например, принимать участие в выставках в России только на территории частных институций.

Но здесь важно то, насколько сама Манифеста является влиятельным на формирование мнения во всем мире событием.

Ее голос намного сильнее, чем голос отдельного художника внутри нее.

Если сравнивать с голосом PinchukArtCentre, например, то его голоса по сравнению с Манифестой вообще нет. Арт-центр нужен Пинчуку, чтобы выглядеть в глазах своих коллег на Западе цивилизованным человеком. В Украине же тот факт, что мы говорим с этой площадки, не для кого не оправдывает того, что он сделал.

- Я не согласна: думаю, за последние пять лет у Виктора Пинчука радикально поменялся публичный образ – как внутри страны, так и за ее пределами. Никто уже не помнит, кто такой Виктор Михайлович конца 1990-х – начала 2000-х. Более того, выросло уже новое поколение людей, которые просто не застали информационного поля того времени. Для большинства людей Пинчук – меценат и филантроп.-

- Это может быть проблема нашей страны в целом, потому что у нас вообще никто ничего не помнит. Но возвращаясь к "Манифесте", за счет нее люди в Европе принимают Россию как цивилизованную страну, которая действует по одним правилам с европейскими странами — поэтому то, что сделал Путин с вводом войск в Украину, расценивается как "ответ империалистическим замашкам Америки".

Здесь есть и другой аспект: сама "Манифеста" изначально заявляла иные принципы, чем те, которыми она руководствуются сейчас — сегодня она двигается по денежным местам и тем самым рушит все, с чего начинала.

Я была очень подавлена фактом согласия Манифесты на работу с Эрмитажем в России.

А в ситуации с Гаражом я долгое время не видела проблемы, и это меня испугало — почему же я продолжаю работать как обычно, при том, что ситуация совсем ненормальная. И вот эту ненормальность нужно показывать.

"Bad face of Ukraine", перформанс на открытии выставки "Референдум о выходе из состава человечества", кураторы — Худрада, Closer, 2014 Фотография — Константин Стрилец © youreflect.me

- Я бы также хотела поговорить о критике: в нашем публичном пространстве критика как ответственный и последовательный анализ художественных процессов, а также общественно-политических условий, в которых они разворачиваются, полностью вытеснена жанром краткого, часто сверх-эмоционального и безапелляционного facebook-поста, который влечет за собой только эскалацию ненависти. Вообще, поток ненависти, с которым я столкнулась в facebook за последние месяцы, превзошел по своей силе все громкие скандалы и публичные ссоры последних 5-ти лет. При чем подобные вспышки ненависти случаются, по моим наблюдениям, и в сообществах с высокой степенью солидарности, как группа РЕП или коллектив "Худрада". Так ли это и как вы с коллегами, имея огромный опыт коллективной работы, справляетесь с подобными ситуациями?

- Мне кажется, в этом всем есть базовая проблема – критика воспринимается персонально. Будто если тебе говорят "ты дурак", это говорит о твоей сущности — ты таким рожден, такой есть и таким будешь.

На самом деле, в каждом человеке есть все — и хорошее, и плохое — и когда человека критикуют, то делают это не за то, что он есть таким, а за то, что он что-то сделал.

Непонимание этого различия мешает воспринимать критику конструктивно, использовать ее для анализа и измнений. Я очень люблю критику, даже когда сильно обидно. Это шанс пересмотреть то, что ты делаешь. Иначе можно расслабиться, получая только одобрение, и продолжать делать глупости.

- Возможно, не последнюю роль в этом процессе играет сам facebook как медиа. Мне на днях попалось очень точное высказывание философа Владимира Ермоленко на этот счет: "Фейсбук — це велике добро, бо він з'єднує багатьох роз'єднаних. Але це також часом велике зло, бо він роз'єднує багатьох з'єднаних. Бо перетворює живу людину на дискурс. Генерує конфлікти там, де в живій розмові просто би дружньо посміялися. Бо ФБ створює ілюзію, що людина — це ось ці знаки, які вона щойно написала. Що вона — це ось ці милі, маленькі, хаотичні чорні комахи, які повзуть екраном і несуть якийсь сенс."

В этом смысле, мне кажется, то, что те ярлыки, которые наше профессиональное сообщество любит навешивать на тебя и твоих коллег, – "все премии получили", "левые художники" — являются продуктом этого фб-дискурса, который заслоняет от не столь внимательных глаз и тел собственно художника и его практику.

Например, гораздо проще вспомнить то, как Лада Наконечная прокомментировала некое событие, чем то, какую она работу показала.

- Возможно, это происходит из-за чувства нехватки сущностной критики… и фейсбук работает как заменительная терапия.

С другой стороны, та критика, которая существует, а ее очень мало ("как бы критика" в журналах ArtUkraine и даже Korydor) она тоже очень в духе фейсбука. Человек, который пишет, не видит того, о чем он пишет, он не анализирует, а руководствуется уже предзаданными идеями.

Часто критика состоит просто в обличении неправильных действий того или иного художника и оценочных суждениях.

- И чтобы закрыть этот разговор про "как бы критику", хочу попросить прокомментировать этот присвоенный вам и такой удобный для критикив ярлык "левые художники"…

- Ярлык "левые художники" по отношению к нам, группе Р.Е.П., в основном употребляется в осуждающих наши действия текстах и комментариях. Это не критика, а морализаторство. В группе присутствуют левые и либеральные взгляды, и желание не причислять себя ни к какой из идеологий.

- Еще в начале нашего разговора ты упомянула художественное образование как то фундаментальное основание, без которого не может нормально функционировать система. Ты сама много занимаешься преподаванием для художников и, насколько я знаю, очень это любишь. Учитывая, что путь художника – это прежде всего жизненный выбор, а не столько набор инструментом, пусть даже интеллектуальных, каким, на твой взгляд, может быть художественное образование? Как ты работаешь со своими студентами, например, в той же Школе визуальных коммуникаций, и как определяешь свою ответственность?

- Сейчас очень модно называть образовательные курсы экспериментальными: каждый новый, который появляется, называет себя экспериментальным, и мы тоже. Такая формулировка имеет основания — как учить современному искусству в Украине никто не знает.

О нашем эксперименте я могу рассказать.

Основной состоит в том, что мы не пытаемся учить. Процесс обучения — совместная работа, диалог, обмен знаниями.

Интересно, что студенты этого года заподозрили нас, в первую очередь координаторов, меня и Катерину Бадянову, в злоупотреблении властью, начали с протеста и конфликта, – был вопрос к критериям отбора.

"Зарезервировано", 2014. Фотография предоставлена художницей © ladanakonechna.com

- А какие у вас были критерии?

- Они не были озвучены, и, наверное, их и не возможно озвучить. Но конфликт помог нам в осмыслении того, чем же мы занимаемся.

Если следующий набор все же будет, то коммуникацию построим совершенно по-другому, о себе будем говорить иначе.

Следующий образовательный курс будет называться кураторским, т.к. это дает право на свободу в выборе людей, потенциальных художников, с которыми хочется продолжать работать над определенной темой.

Так на первом этапе отбора, снимается ответственность перед внешним взглядом. В нашем случае отбор основывался на разных критериях в каждом отдельном случае. Мы говорили со всеми желающими работать в группе Курса современного искусства в течение нескольких дней, что было довольно тяжело, хотели взять десять человек – взяли двадцать.

И сразу же встретили сопротивление студентов, желание влиять на программу, на то, как будет складываться курс.

- Так это же и предполагалось вами, как я поняла…

- Да, но это не было заявлено. Вот как раз пример нехватки ясности.

Я критикую организации культуры в Украине за то, что их заявления не отвечают действительности действий, и ловлю себя на том, что сама поступаю так же. Я осознаю необходимось ясности и буду стараться формулировать интенции следующего набора четко..

Возвращаясь к самому процессу и тому, как мы "не учим" приведу пример готовящейся выставки: студенты выступили против того, чтобы преподаватели были кураторами и мы согласились работать вместе.

Случай стал испытанием. Сейчас идут ожесточенные дискуссии о том, что же объединяет персональные работы-высказывания (которые все же формировались в процессе обсуждения на занятиях), и можно ли через проживание времени вместе найти что-то общее, есть ли оно по умолчанию, либо его нужно проявлять и называть.У студентов есть страх, что выставка станет очередным набором работ, доходит до готовности отказаться от нее. Но выставка и задумывалась, как часть учебного процесса – попробовать работать вместе.