Я боюсь — я кошка на раскаленной крыше

С ноября мне все время говорят об опасности. Ветер все время приносит запах — гнилой и опасный. Думаете, к сентябрю ветер переменится?

Лето закончилось. На днях в 30 километрах от Донецка мне сказали, что я опасна, потому что у меня в глазах нет страха. Я не знаю, что у меня в глазах. Я себя не вижу. Я знаю, что в груди у меня бешено колотится сердце, как у декоративной крысы – 300 ударов в минуту.

Я ничего не делаю важного, но мне все время говорят, что я должна быть осторожна. У меня нет другого выбора – я осторожна.

Сегодня я опять была в больнице – знакомый запах лекарств и какой-то сырости. Вспомнила Волю – еще в киевском госпитале мы говорили о запахе горелой кожи. Он хорошо знает этот запах. Но говорит, что запах своей обожженной кожи совершенно другой.

Мне сегодня показывали видео из-под Иловайска – там было много тел. У видео нет запаха. Я случайно попробовала представить его. Нет, не смогла. В моей жизни такого не было.

От беженцев пахнет страхом. Те, кому пришлось пережить живой ужас, легко узнаются в толпе. Я помню 30 ноября. Возле Михайловского Золотоверхого я легко – по одним глазам – понимала, кто был в ночь разгона на Майдане, а кто нет. Есть люди, от которых бьет страхом, будто от розетки током.

Люди боятся телефонных разговоров. Люди боятся рассказывать о войне. Спрашиваешь: "Что там?". Люди закатывают глаза: "Лучше тебе не знать", и молчат. Это молчание страшнее кононады.

Меня никогда не били, даже легонько. И, наверное, я не знаю, что такое больно. Боюсь больше инстинктивно. Боюсь постоянно. По часам. Бояться – это как зарядка. Питаюсь я нерегулярно, а боюсь как раз регулярно, более чем.

А мне все равно звонят и говорят, чтобы я боялась еще больше. Каждую ночь я засыпаю с мыслями о том, что же видели все эти люди, чтобы быть такими напуганными. И мне страшно себе это представить.

Моей сестре 19 лет. Она маленькая. Надеюсь, она дома и у нее все хорошо. А в Днепре я сегодня познакомилась с девочкой, только она уже уехала домой. Ей тоже 19 лет. Она сказала, что не может быть больше беженкой и уехала домой... в Макеевку. Мне теперь страшно лежать - где она сейчас? У нее все хорошо? Кто мне ответит? Кто пообещает?

Говорят на жилых домах в городах на Востоке сидят корректировщики огня. Одна такая тошнотворная тварь становится причиной гибели десятков наших бойцов. Страшно от того, что мы не можем туда ударить артиллерией, ведь это жилой дом. Кто-то кричит: "Хер с ним, погибают наши пацаны, бейте!". И мне страшно от того, что мы должны ударить, но не можем! Или наоборот, можем ударить, но не должны! Возможно, именно этот дом — это дом маленькой милой 19-летней девочки, которая сегодня уехала домой.

Мне "оттуда" звонят пацаны – у них страх в голосе. У бойца в госпитале из-под Иловайска какой-то тихий-тихий ужас в глазах: "Тела были в грузовиках. Много. Кусками. Понимаешь? Не было там коридора. Не было. Мы вошли, по нам открыли огонь, мы даже толком отстреливаться не могли. Эта битва – три слова: быстро, скоротечно, позорно".

Меня передернуло, когда прозвучало слово "позорно". Раненных везут с поля боя по трое суток - у них начинается заражение крови. Раненных добивают на месте. Чечены пленных сначала снимают на видео, а потом расстреливают. Русские раненных могут менять. И раненный воин считает свою битву позорной, понимаете? Разве это не страшно?

Кто еще считает, что я не боюсь? Я смотрю в глаза бабушек, старых, морщинистых в центре для беженцев. Знаете, что в них? Есть такое пафосное слово "скорбь". Так вот, в них скорбь.

Или вы думаете, что я, уже совсем запутавшись в том, кому можно верить, стала меньше бояться? Не стала, уверяю Вас.

Пугают трамваи. Пугают праздные люди на улицах. Пугают веселые лица на перекрестках. Пугают, мамы в селах под Донецком. Работает "Град", а мамы сидят с детьми на детских площадках, гуляют. Бойцы наши в окопах боятся, а мамы не боятся. Это пугает. Мы сумасшедшие?

Пугает боец, который пришел воевать 5 месяцев назад. Их было 16 человек. Сегодня осталось трое. Боец за 5 месяцев был 4 дня дома. То, как он говорит о доме, делает больно.

Пугает то, что у меня часто спрашивают: "Неужели тебе не страшно?". Ответ мой всегда одинаковый: нет, мне не страшно. Я продержусь ровно столько, сколько смогу. Мой страх - моя личная война. Я делаю все, чтобы ее выиграть. План такой: сначала я побеждаю свой страх, потом я выигрываю войну, потом я ломаю систему. Да будет так, а не иначе.

Великий Угоднику і Святителю Божий Миколаю! Коли прийде хвиля, де сила моя заслаба, труднощі, що стають на дорозі життя мого, завеликі для мене, Ти, Угоднику Божий, подай мені помічну Твою руку і стань мені на охорону, як ставав завжди тим, що в труднощах і небезпеках пам’ятали про Тебе.