Культура помнить: как говорят о прошлом в Украине и в мире

Государство Украина переживает сейчас, возможно, один из наиболее непростых и важных моментов своей новейшей независимой истории: геополитический выбор, испытание военной агрессией соседнего государства, поиск путей для профилактики экономической нестабильности, общественное недовольство в связи с регрессом пост-майдановских реформ.

Однако один из ключевых поворотов, с которым стране и ее гражданам предстоит серьезно поработать, лежит в мировоззренческой плоскости.

Речь идет о "борьбе за память", за право определить характер уроков, извлеченных как из далекой и закапсулированной во времени, так и совсем недавней истории. Которая, впрочем, обрастает собственными мифами и спекулятивными трактоваками не менее стремительно, чем события полувековой давности.

При очередной смене политического дискурса государство официально начинает "помнить" по-новому (или по-старому, как посмотреть).

Проблемным же остается отсутствие публичного незаангажированного взгляда на историю и ответственности за ее отдельные неоднозначные стороны, отсутствие преемственности памяти, а также реальной практики усвоения позиций разных частей общества вне зависимости от национальности, вероисповедания, географии бывшего или теперешнего проживания, гендера.

Именно способность "помнить на равных" с разными группами, а не только с условным количественно подавляющим электоратом, представляется сегодня залогом успеха в формировании честной и примиряющей политики памяти.

В этом свете важными событиями последнего года стало анонсирование сразу нескольких институций, которые в той или иной форме будут работать с темой памяти и исторической травмы.

Речь идет в первую очередь о Мемориальном комплексе Героев Небесной Сотни – Музее Революции достоинства и Мемориальном центре Холокоста "Бабий Яр". Сюда можно опосредованно отнести также и Музей монументальной пропаганды, который соберет на ВДНХ подпадающие под закон о декоммунизации демонтированные советские памятники и художественные объекты в публичном пространстве.

Пока концепции их деятельности все еще на стадии разработки, а начало публичного функционирования принадлежит скорее к отдаленному будущему, актуальным представляется небольшой ретроспективный обзор институционализированных мемориальных практик в Украине.

Их мы рассмотрим в связи с мировой мемориальной культурой и очевидными проблемными аспектами, с которыми не хотелось бы столкнуться в новых украинских институциях на закате 2010-х годов. Начать этот разговор хотелось бы с небольшого исторического экскурса.

Длинный пролог

В конце 1960-х в Киеве на территории Байкового кладбища было начато строительство городского крематория. Проект возглавил известный архитектор Авраам Милецкий, который пригласил к сотрудничеству соавторов некоторых его предыдущих строений, художников Аду Рыбачук и Владимира Мельниченко (АРВМ, как подписывались художники).

Согласно их задумке, это место должно было стать культурным комплексом мемориально-обрядового назначения под общим названием "Парк памяти", и не просто служить для кремации и сопутствующих ритуалов, но быть пространством размышлений и рефлексии пришедших проводить своих близких в последний путь.

Все элементы комплекса должны были воплощать языком архитектурной пластики и визуального искусства идею постоянного движения, которое, в свою очередь, отсылало к идее беспрерывности жизни.

Уничтожение стены памяти. 1982 год. Фото предоставлено Алексеем Радинским

По сути, это был мемориальный комплекс at large, без привязки к конкретным историческим событиям, религиозным культам и политической повестке дня (официальной советской, диссидентской или "западной"). Ключевым для АРВМ было представление о памяти как антитезисе забвению, и следовательно, о победе метафизической жизни над физической смертью.

Разработанный по проекту художников центральный элемент комплекса, зал прощания, получил название "Храм неба". В зависимости от освещения и времени суток его стены-оболочки иллюзорно меняли свои очертания, как будто двигались.

Второй главный элемент – монументальная, более 200 м в длину и до 14 – в высоту "Стена Памяти", покрытая сложной системой рельефов. Яркие художественные образы рельефов также отсылали к теме вечной жизни, памяти и любви живых как продолжению жизни усопших.

Сюжеты были почерпнуты из мифологии различных культур и группировались вокруг таких мотивов как Цветущий сад, Дождь, Радуга, Весна, Любовь, Материнство, Творчество.

"Стена памяти" была выполнена в колоссально трудоемкой авторской технике пространственных рельефов. Каркасы стены одновременно служили укреплением террасного кладбища на неровной местности и "телом" рельефов.

Фрагмент стены киевского крематория, современный вид. Фото: epochtimes.com.ua

Проект был абсолютно уникальным с точки зрения как амбициозности инженерной мысли, так и эпичности художественного замысла, комплексности и своеобычности выстроенного авторами многоуровневого нарратива.

В марте 1982 года, уже на этапе завершения более чем 10-летней работы над комплексом, вышло официальное постановление о ликвидации фактический готовой "Стены Памяти", после чего авторам закрыли доступ на строительную площадку, а рельефы на стене начали заливать бетоном. Процесс уничтожения длился 3 месяца, стена превратилась в монолитный бетонный объект, которым остается по сей день.

Дальнейшая жизнь АРВМ (для Ады Рыбачук прервавшаяся в 2010 году) была посвящена сохранению памяти о "Стене Памяти", а также поиску справедливости и возможностей восстановления своего главного произведения.

История уничтожения государство художественной работы, им же самим официально заказанной и профинансированной, стала трагичной метафорой его неспособности переварить принципиально вне-идеологическое высказывание (не анти-, а именно вне) о памяти как индивидуальном свойстве и праве человека, а не политическом инструменте.

Какая память для Украины? 


Главные опасения, связанные с новыми музейно-мемориальными комплексами в Украине можно свести к фактору недоверия к государству в вопросах коммеморативных практик ввиду отсутствия у него соответствующего положительного опыта.

Большинство ныне действующих крупных мемориалов были созданы еще в советское время и после 1991 года адаптированы через переименования, "косметический ремонт" отдельных частей экспозиции и прочие манипуляции, не влияющие на сам заложенный в них принцип работы с историческим материалом.

Музей Николая Островского в Шепетовке. Фото: shepetivka.com.ua

Например, роскошное, укутанное в красную мозаику здание музея Николая Островского в Шепетовке сегодня частично используется как ЗАГС, и этот функциональный бонус, видимо, помогает легитимизировать идеологический бэкграунд музея.

Мемориалы, созданные "с нуля" в период независимости, не предлагают качественно новых моделей музейного воплощения разговора о памяти и коллективной травме, и зачастую сводятся к визуальному знаку в публичном пространстве сомнительного художественного качества.

Например, Мемориальный комплекс памяти жертв Голодомора (открыт в 2009 году, претерпел несколько формальных переименований, в итоге стал Национальным музеем и потерял слово "память" в названии) является, по сути, недостроем. Изначально запланированная музейная "вторая очередь" осталась идеей на бумаге.

Официальный сайт комплекса комментирует это следующим образом: " […] продовженню спорудження другої черги, власне музею, завадила зміна влади в Україні та прихід політиків, які не визнавали Голодомор актом геноциду українців, а часто заперечували і його факт. Відтак повернутися до цього питання вдалося лише у 2016 році".

Мемориальный комплекс памяти жертв Голодомора. Фото с официального сайта комплекса

Иными словами, крупнейшему в истории независимой Украины мемориальному комплексу еще не исполнилось десяти лет, но он уже стал объектом строительного скандала и "борьбы за память" двух сменивших друг друга политических режимов. Разрешить его дальнейшую судьбу предстоит, видимо, уже третьей стороне, которая предложит свою парадигму понимания вопроса.

Положительным примером сотрудничества государства и профессиональных исследователей можно считать открытие проекта "Пространство синагог" на месте разрушенной в годы Второй мировой войны синагоги "Золотая роза" в историческом центре Львова.

Курирует проект наиболее прогрессивная на сегодня, по моему скромному мнению, исследовательская институция, фокусирующаяся на исторической памяти в Украине – Центр городской истории Центрально-Восточной Европы.

Несмотря на непосредственную вовлеченность в проект городской администрации Львова, бОльшую долю в работе над "Пространством…" составляет именно частная иностранная экспертиза в лице партнеров и финансовых доноров проекта.

Также стоит напомнить, что Центр городской истории является независимой негосударственной институцией и был основан австрийским историком Гаральдом Биндером, хотя академическое руководство Центра воплощается украинской командой.

Иностранный опыт, судя по всему, станет подспорьем и для упомянутых новообразованных институций. Так, сотрудники Института национальной памяти и Музея Майдана в начале июня приняли участие в учебных поездках по мемориальным центрам Западной Европы при поддержке Фонда Генриха Белля.

А Мемориальный центр Холокоста "Бабий Яр" регулярно проводит в Киеве закрытые встречи историков, руководителей и ведущих экспертов иностранных музеев и мемориальных центров для практических консультаций по формирования программы будущей киевской институции.

Говоря о западноевропейской традиции мемориальной культуры в целом и связанных с нею музейных концепциях в частности, не стоит забывать, что иностранный опыт не является по умолчанию безупречным, таким, который необходимо перенимать без оговорок.

По мнению исследовательницы немецкой мемориальной политики Аллейды Ассман, "гражданское общество не является чем-то таким, что достигнуто раз и навсегда". А историческая память как важная составляющая такого общества не может быть сведена к установленному набору штампов и ритуалов, но нуждается в регулярном переосмыслении, "воспоминании" заново.

Следуя Ассман, сегодня важной задачей открытых для иммигрантов стран с проблемной колониальной и авторитарной историей (Канада, Австралия, Германия) стала выработка новых стратегий мемориальной педагогики.

Таких, которые позволили бы их новым гражданам, исторически не связанным с национальными травмами прошлого, идентифицировать себя с местной культурой памяти не через навязанный национальный "аффект вины", но через поиск собственных путей обретения "памяти" о новой родине. Основанием для этой "памяти" должны стать вненациональные ценности: базовые права человека, отрицание дискриминации, внимание к слабым.

Обращаясь сегодня к наработкам иностранных историков, музейщиков, архитекторов и культурных стратегов, их начинающие украинские коллеги имеют хорошую возможность не только перенять проверенные методы работы, но и извлечь урок из очевидных теперь уязвимых сторон условной западной мемориальной культуры, какой она сложилась в 2010-е годы.

Синдром жертвы

Рассуждая о возникновении новых форм политики идентичности в 1990-е, Ассман критикует сложившийся в ряде стран Восточной Европы порядок виктимного самоопределения в отношении собственного места в истории ХХ века:

"Новые национальные музеи наглядно и с большим пиететом отображают эту жертвенную историю, представляя сопротивление насилию в качестве героических истоков зарождения нации. Названия музеев говорят сами за себя: Дом террора (Будапешт), Музей оккупации (Рига, Таллин), Музей жертв геноцида (Вильнюс; речь идет о литовцах).

Героические и претерпевающие страдание жертвы сливаются в новой конструкции национальной идентичности. Травматическая история, еще активно присутствующая в живой памяти современников, запечатлевается музейными экспозициями, школьными учебниками и различными жанрами коммеморации в качестве национального нарратива, что находит большое одобрение у населения.

Национальный образ в качестве коллективной страдающей жертвы оборачивается новыми политическими проблемами. У нации, выстраивающей такой образ, происходит этнизация страдания, что влечет за собой опасное отторжение плюралистических тенденций".

Дом террора в Будапеште. Фото с официального сайта музея

Рассуждения Ассман о проблемности ставки на позицию жертвы и, как следствие, зацикленность на внутринациональных проблемах звучат актуально и в отношении Украины, где расхожим подспорьем популистской риторики остается "комплекс жертвы" или "плач над історичними кривдами", как определяет это историк Наталья Яковенко.

По ее мнению, национальные нарративы многих безгосударственных народов вырастали из концепции противопоставления себя как "жертвы, которая выстояла" завоевателям. Задачей этой концепции было объединить "этнографическую массу" в осознающую свою национальную принадлежность нацию.

"Однак те, що було потрібне століття тому, – продолжает Яковенко, – сьогодні уподібнилося колоді поперек дороги. Адже уявлення про себе як про націю-жертву, по-перше, опосередковано прищеплює почуття меншовартості, сказати б – приреченості на неуспіх, а по-друге, це є неправдою, бо українці цілком давали собі раду й під "колоніальним гнітом", над яким так уболівають підручники".

Мобилизационный ресурс истории сегодня стоит искать, полагает Яковенко, в так называемом "положительном опыте" прошлого, делая ставку на культурные, социальные и политические достижения в составе тех государств, в которых входила Украина до обретения независимости.

Для Аллейды Ассман таким мобилизационным ресурсом для эмигрантов в поиске своей коммеморативной модели в новой стране может стать акцент на положительных практиках собственной нации в травматичных исторических событиях – например, немецкие турки могут гордиться тем, что Турция предоставляла убежище бежавшим из нацистской Германии евреям.

Итак, чему могут научить современных граждан Украины мемориалы, сосредоточенные на жертве как концепции, жертве как конечном, безальтернативном состоянии во времена, когда роли "жертв" и "нападающих" в глобальном контексте уже не так однозначно разведены и биполярны, а любой конфликт имеет более сложную конфигурацию вовлеченных сторон, чем традиционную модель двух противоборствующих сил?

Фрагмент экспозиции Музея жертв геноцида в Вильнюсе. Фото с официального сайта музея

Тем более, что при ближайшем рассмотрении позицию "жертвы" в истории Украины занимают не исключительно украинцы.

Starchitecture

Говоря о музейных комплексах, трудно представить себе нечто более грандиозное, чем музей Яд Вашем (Yad Vashem) в Иерусалиме – главный мемориальный комплекс Израиля, посвященный Холокосту.

Помимо публичной экспозиции, комплекс также включает исследовательский департамент и крупнейший архив с информацией о жертвах репрессий национал-социалистического режима среди евреев.

Но если научно-исследовательское направление представляет важность для специалистов и людей, хранящих семейную память о Катастрофе, то для широкой аудитории (включая туристов не-еврейского происхождения) главной аттракцией места является его яркая архитектура.

Центральное здание музея вписано в холмистый ландшафт таким образом, что после обхода экспозиции – большой и ожидаемо утомительной в силу объема, концентрации и самого характера информации, – посетители попадают на огромную террасу с захватывающей дух панорамой природы с минимальным присутствием человека.

Музей Яд Вашем (Yad Vashem) в Иерусалиме. Фото с официального сайта музея

Архитектурная метафора проста и выразительна: сквозь этот элемент монолитное здание музея как будто прорывается наружу, раскрывает себя миру и обращается к нему. Вид с террасы настолько великолепен, а эффект перехода от герметичного интерьера к открытому пространству настолько беспроигрышный, что желаемой эмоциональной реакции не избежать даже самым невозмутимым гостям комплекса.

Представителей так называемой starchitecture, авторов проектов известных музеев и публичных зданий современности, нередко упрекают в том, что эффектность и оригинальность сооружений не всегда равнозначна степени удобства при использовании по назначению.

В случае мемориальных музеев wow-эффект архитектурной оболочки как раз может служить адекватной эмоциональной преамбулой для главного – собственно, для экспозиции и сообщения, которое оно несет посетителям. И именно для внутреннего наполнения музея overdesign и интенсивная визуальная привлекательность составляют серьезную угрозу.

Анализируя новый Музей истории ГУЛАга в Москве искусствовед Глеб Непреенко, психоаналитики Ася Власик и Мария Есипчук критикуют чрезмерную эстетизацию его выставок, которые выстроена по принципу "проживания личного опыта травмы в духе эго-психологии".

Экспозиция музея нагнетает образ пострадавшего и навязывает посетителям определенный чувственный опыт, который те получают через взаимодействие с не слишком неуместными образцами игровых музейных технологий (вращающийся валик со списками расстрелянных, игра в пятнашки, цель которой – собрать Беломорканал и проч.). А также дизайнерскими элементами инфраструктуры музея "а-ля ГУЛАГ" (ящички для рюкзаков из неокрашенного металла и кирпичные стены в тюремной эстетике).

Как же соблюсти баланс между тем, чтобы быть привлекательными для разных аудиторий с разной эмоциональной подготовкой, и при этом не скатиться до граничащей с мелодрамой риторики, не превратиться в Holocauster (от Holocaust + Rollercauster), как саркастично говорят критики чрезмерно аттрактивных музеев Катастрофы?

Как подвести аудиторию к необходимости самостоятельной критической рефлексии, к индивидуальным, а не навязанным извне эмоциям, к обретению памяти, чувства сопричастности и ответственности за мемориализированные страницы коллективной истории?

Длинный эпилог / Вместо рецепта

В ноябре 2013 года в выставочном зале Национальной художественной академии прошла выставка выпускников резиденции для молодых художников Kyiv A-I-R (организованная агентством Art Management), задачей которой было в том числе создать альтернативу традиционному академическому образованию.

Один из участников выставки, Денис Кравец, посвятил свой финальный проект истории создания и уничтожения "Стены Памяти" Рыбачук и Мельниченко, основанной на его многочисленных встречах с последним и длительной работе с его архивами.

Материальным воплощением исследования Кравца стала небольшая керамическая модель "Стены Памяти" в ее нынешнем состоянии. Выставлена она была подобно музейному экспонату, на стенде в узком белом простенке посреди общего выставочного пространства.

Этот лаконичный объект отсылает сразу к нескольким темам: это и то простое общее, что есть у художников (и Мельниченко, и Кравец профессионально работают с керамикой), но также и разорванность поколений (вопреки открытости Мельниченко, Кравец так и не смог добиться полного доверия к своему проекту и реализовать все его элементы).

Денис Кравец. Керамическая модель "Стены Памяти"

Но главный посыл этой художественной работы – об априорной невозможности художественного высказывания, равного по масштабу как выбранному предмету – грандиозному замыслу АРВМ –  так и его дальнейшей судьбе.

Простой и изящный белый предмет, ненарочно треснувший во время обжига – как метафора молчания (но не замалчивания) из уважения к памяти о трагедии художников и трагедии времени, неспособности говорить без опасения навязать этой истории новый, ненужный ей смысл.

Художник Хаим Сокол, емко и убедительно размышляя о проблематичности любых попыток визуально зафиксировать и/или воссоздать исторический опыт прошлого, говорит о необходимости эмансипировать исторический музей от влияния политики и создать институцию совершенно новой формы.

Такой формой может быть некий гибрид исторического музея и современного искусства, причем на уровне не интервенции последнего в первые, а именно растворения одного в другом.

Помыслить такой синтез в сегодняшний Украине довольно трудно, поскольку тут до сих пор не создан музей современного искусства в "чистом виде", а государственные музеи все еще с опаской относятся к практикам современных художников с присущим им критически потенциалом (вспомним отмену лекции Антона Шеховцова про роль ультраправых в украино-российском военном конфликте, инициированную Никитой Каданом в рамках персонального проекта в Историческом музее Киева).

[L]Подобный экспериментальный ход может быть не просто творческой фантазией, а практическим выходом из положения, если говорить о необходимости создания мемориальных институций в стране, где такая практика подобна белому листу, а значит и заполнять ее можно без оглядки на практики прошлого.

Так, Музей Майдана может быть в той или иной форме соединен с музеем современного украинского искусства.

Такой экстравагантный на первый взгляд синтез может создать уникальную даже для мировой практики институцию и поможет отойти от очевидной парадигмы "жертвы" (тем более что за отведенную для музея землю на Институтской уже многие годы на законных основаниях ведет борьбу Национальных художественных музей Украины, так что соседство с уважаемой культурной институцией небезосновательно).

Музей монументальной пропаганды может быть исследовательским центром изучения культуры ХХ века и школой современного искусства в публичном пространстве, а не гротескным складом артефактов для однобокого напоминания о том, что "никогда не должно повториться" (цитируя слова Владимира Вятровича из пост-релиза).

И, наконец, мемориальный центр истории Бабьего Яра может стать пространством для разговора о толерантности и инклюзивности, без деления на "сильных" и "слабых", победивших и побежденных. А современное искусство с его эмансипативным потенциалом может стать важным инструментом для "оформления" этого разговора в открытые для интерпретаций, а не назидательные формы.

Именно такой разговор жизненно необходим украинскому обществу сегодня.

Лиза Герман, специально для УП.Культура

Фото обложки и титульное изображение на странице: yadvashem.org