Вызов принят. Репортаж из машины скорой помощи

Договориться о дежурстве с бригадой скорой помощи проще простого – достаточно написать запрос в Киевскую горадминистрацию и пресс-служба за несколько дней выберет какую-нибудь подстанцию.

Меня отправляют в центральную подстанцию скорой помощи на Богдана Хмельницкого.

Диспетчер поясняет – бригада, с которой я буду ездить, на сложном вызове, придется подождать.

– Вы до скольки собираетесь ездить? – спрашивает диспетчер.

– Я думаю, до утра.

Диспетчер и ее коллега смеются.

– Ну, хотите до утра, а там посмотрим, на сколько вас хватит.

Диспетчеры сидят в кабинете за стеклом, во вторую часть комнаты регулярно заходят сотрудники, заполняют отчеты о вызовах и беззлобно ругают между собой пятницу: "Сейчас понажираются, понапиваются, а дальше мы не будем продолжать".

Во вторую часть комнаты регулярно заходят сотрудники, заполняют отчеты о вызовах и беззлобно ругают между собой пятницу

– Катюша, гукни там, чтобы помыли четвертую, – крича куда-то вглубь коридора, в комнату заходит женщина-врач и обращается к диспетчеру. – Укушу тебя когда-то за такие вызовы!

– Ну, вы же у нас сильная женщина, женщина, которая поет, – смеется диспетчер.

"Мой" врач приходит где-то спустя полчаса, около 22:00. Представляется Виталием, на бейдже написана фамилия – Машков. Высокий и рослый, с бритым затылком, в военных берцах и "атошном" свитере из канадской формы, которую еще в начале войны развозили волонтеры.

Его ярко-синие глаза смеются, и в этот момент лицо становится абсолютно мальчишеским.

Машкову 36 лет, с 2001 года он работает на "скорой", а с 2014 по 2016 год ездил по зоне АТО – сначала как волонтер, а потом мобилизовался как военный врач. На красной жилетке доктора скорой помощи значок участника боевых действий, на руке – шеврон с датой: "2014 – ….".

– Это моя разработка. Для тех, кто с 2014 и до сих пор продолжает нелегкий путь медика в АТО. А так я поездил – от Мариуполя до Станицы Луганской не было мест, где бы я не был.

Машков заполняет карту вызова (сокращенный вариант истории болезни), он пробыл у пациента около трех часов – инсульт. Но в пятницу ночью, все-таки, основная категория вызовов – это алкогольная и наркотическая интоксикации.

– Виталий Викторович, на Сковороды вызов, травма головы, – кричит диспетчер.

Виталию Машкову 36 лет, с 2001 года он работает на "скорой", а с 2014 по 2016 год ездил по зоне АТО

Машков и его фельдшер Ольга Васильевна – миниатюрная женщина лет 60-ти – быстро спускаются к машине. На лестнице Машков проводит небольшой инструктаж.

– Так, ты стоишь всегда рядом с нами, ничего не говоришь, ничего не делаешь. Старайся держаться сзади нас. Люди бывают разные.

СТАС СО ЛЬВОВА

Возле памятника Григорию Сковороде на Контрактовой площади шумит и пьет молодежь, кто-то играет на гитаре, кто-то уже лежит на асфальте.

Наш "клиент" стоит с компанией молодых людей чуть подальше. Бойкая девочка с зелено-фиолетовыми волосами начинает объяснять: "Мы ему говорим – чувак, ты в Киеве, на Подоле, а он дупля не может дать, думает, что он во Львове.

Говорю ему – давай я твоему другу со Львова позвоню, не дал номер. Доктор, вы его увезите отсюда, а то ж ему тут кто-то еб….ик разобьет, он тут достал уже всех".

Парень раскачивается на одном месте, послушно поднимает шапку по просьбе доктора – на голове ссадина, течет кровь. Говорит, что его зовут Стас (все имена пациентов в тексте изменены, – ред.).

– Ану-ка, Стасик, пошли в машину, посмотрим, что там у тебя, – аккуратно, но крепко подхватывает парня под локоть врач и ведет к машине.

Стас не сопротивляется, он очевидно нетрезв. Та самая бойкая девочка уточняет, что Стас споткнулся о собственные ноги, упал и разбил голову.

В машине, после врачебного осмотра, Ольга Васильевна промывает ему рану и наклеивает пластырь.

Врачебный осмотр Стаса проводят в "скорой"

– Ты как дружок оказался в Киеве? – спрашивает его Машков.

– Киев? Какой Киев, я же во Львове был, – Стас жует буквы и еле выговаривает слова.

– Ану, признавайся мне быстро – употреблял?

– Не, не, не было, – Стас так энергично качает головой, что едва не срывает наклеенный Ольгой Васильевной пластырь. От него стойко пахнет минимум трехдневным перегаром.

– А пил?

– Пил.

Машков пытается уговорить парня поехать с нами. Он отказывается и настойчиво просит дать ему сигарету. Бойкая девочка протягивает ему две штуки и просит "поехать с доктором". Машков их перехватывает.

– Стас, видишь, смотри, я беру для тебя две. Поедешь с нами – у больницы покуришь. Я тебе обещаю, я отдам тебе обе сигареты. Да я даже сам с тобой покурю!

Секунд тридцать Стас пытается оценить выгоду положения. Потом кивает головой и послушно залазит в машину. Машков командует водителю:

– Едем в "травму", – травмпункт на Левом берегу.

Я называю его "спецприемником". Машков смеется и говорит, что это удачное определение.

Стас крутится на кушетке и снова просит дать ему сигарету. Машков терпеливо объясняет: в машине курить нельзя, а сейчас тебе, Стасик, лучше поспать.

– Это хорошо, что он болтает, – объясняет мне врач. – Пока болтает, он безопасен. Хуже, когда человек молчит, когда он себе на уме. В любой момент у него может планка упасть, и он на тебя набросится.

Ладно, я – здоровый мужик, а ты фельдшера моего видела? А мы не милиция, мы не имеем права задерживать, или скручивать. Даже средств защиты нет, ни баллончиков, ни шокеров, хотя бывают ситуации, когда они очень бы пригодились.

Возле "спецприемника" стоит несколько скорых, из одной выгружают пациента с разбитой головой.

Возле "спецприемника" стоит несколько скорых, из одной выгружают пациента с разбитой головой

Стас, увидев его, пугается и, кажется, даже немного трезвеет.

На входе в приемное отделение висит икона Богоматери, возле регистратуры сидит несколько человек с угрюмыми, помятыми лицами.

В воздухе стойкий запах алкоголя и немытых тел.

Из кабинета вывозят на каталке голого мужчину, небрежно накрытого простыней. У него кровоподтеки на ребрах и синяки вокруг глаз.

Стас щурится от яркого света, под лампой видно, что у парня мокрые штаны. Ольга Васильевна кивает Машкову – надо бы потом попросить, чтобы помыли каталку.

Мы ведем Стаса к врачам, там оформят его данные и оставят в "спецприемнике" на ночь. Местный доктор с надеждой смотрит на меня и спрашивает, буду ли я забирать Стаса. Услышав отрицательный ответ, он вздыхает и уходит.

На входе в приемное отделение висит икона Богоматери

– Как вы относитесь к фильмам о врачах скорой помощи? – спрашиваю я у Машкова, уже когда мы едем обратно на станцию.

– Я их не люблю. Правду там никогда не покажут, потому что она неинтересна. Вот она – правда, которую мы везли. А еще чаще попадается какое-то быдло пьяное, которое на тебя матом орет и руками машет.

Знаешь, врачи на приемных мало того что "скорые" не любят, так еще если бездомного привезешь, то вообще.

У меня был случай, когда забрал бомжа одного с улицы с нарушением сознания. А у него там полный набор – закрытая травма живота, головы, грудной клетки. Привожу, а они издалека чувствуют запах, и сразу – все, давай вези его отсюда. Ну, не вопрос – я пишу в сопроводительном листе, что в осмотре пациенту было отказано и завожу в "спецприемник".

А где-то через полгода звонят мне из прокуратуры. Говорят: "Доктор, такой-то случай помните?". Я говорю: "Ну, помню". Они мне: "А вы знаете, что этот человек на следующий день умер?". Я отвечаю: "А что случилось то?". А они мне и говорят, что прав я был в своем диагнозе, вот сейчас выясняют, что случилось. Чем закончилось, не знаю.

ЭПИЛЕПТИК ЖЕНЯ

Из-за того, что бригада ездит со мной, им дают только уличные вызовы – в квартиру к пациентам мне заходить нельзя.

В ожидании нового "уличного", мы сидим в комнате отдыха для врачей.

Из-за того, что бригада ездит со мной, им дают только уличные вызовы

Ночью, если нет ажиотажа, они успевают пару часов поспать. Смена – сутки через трое.

– Вот понимаешь, бездомные, – продолжает Машков прерванную тему. – Я считаю, что для них нужно создать такие себе поселения, где б они жили и работали, принося пользу.

Во времена СССР была даже статья за тунеядство. Эти люди не приносят пользу обществу – почему социум должен им?

– Разные ситуации бывают, вы же не знаете, как люди дошли до такой жизни.

– Разные, не спорю, – соглашается Машков. – Поэтому я и говорю – нужно давать им выбор. Но если они не хотят, почему мы с тобой должны их содержать?

Был у меня один молодой хлопец с вокзала. Я ему говорю:"Ну, ты же молодой, здоровый пацан, ты чего работать не пойдешь?". А он отвечает: "Доктор, я за день зарабатываю столько, сколько вы за месяц. Зачем мне работать идти?"

– Но вы же все равно спасаете жизни, этим людям в том числе.

– Это все слишком пафосные слова. Я не спасаю жизни, просто делаю свою работу. Стараюсь делать ее хорошо, чтобы потом мне не было противно смотреть на себя в зеркало. Просто мы не боги и не всегда получается, хотя зачастую последняя надежда людей именно на нас.

Мы едем на новый вызов. В одном из кафе в центре у охранника случился приступ эпилепсии.

По правилам, доезд скорой должен занимать не больше десяти минут, но на практике так получается в основном, только ночью, днем машина постоянно стоит в пробках. Пропускают не всегда.

По правилам, доезд скорой должен занимать не больше десяти минут, но на практике так получается в основном, только ночью

У кафе стоит и курит толпа молодых людей. "Опа, них…я себе", – бросает кто-то, увидев машину скорой. "Мужики, дайте спирту, спирту дайте, вы же жизни спасаете", – кричит Машкову какой-то подвыпивший мужчина. Его тащат такие же пьяные друзья и смеются.

В огромном помещении кафе играет Ляпис Трубецкой "Когда яблони цветут". Здесь почти пусто, музыка звучит слишком громко и гулко. На одном из столов мерно всхрапывает парень.

Женя – охранник, у которого случился приступ – растерянно оглядывается вокруг. Он бледный, по лицу стекает пот. Высокий и тощий, на вид ему лет 35-37.

В машине он неловко ложится на кушетку, пытаясь оставить ноги в кроссовках на полу. Машков добродушно говорит: что ерундой страдаешь, ложись как положено, чего стесняться! Женя улыбается – во рту уже нет половины зубов.

– Ну, давай, рассказывай, что случилось, – деловито спрашивает доктор.

– Та по голове кто-то дал, ну и так, памороки случились. Но сейчас нормально уже все, тошнит только немного, – объясняет Женя.

– Какой сейчас год?

– Это… Щас, тут памороки еще у меня.

– Понятно. А месяц какой?

– Ну, щас, памороки еще, щас.

Машков параллельно с осмотром, задает будничные вопросы – случались ли раньше эпилептические припадки, были ли судороги, страдал ли кто-то от эпилепсии из родных.

Женя отвечает отрицательно и повторяет, что уже хорошо себя чувствует, а бывало и похуже – так били, что половины лица не было.

Женя – охранник, у которого случился приступ, высокий и тощий, на вид ему лет 35-37

Периодически Машков снова спрашивает, какой сегодня год и месяц – Женя смущается и говорит, что у него еще "памороки" в голове. С трудом он называет свой возраст – 29 полных лет.

Возле машины скорой стоят владельцы кафе. Один из них в сером твидовом пиджаке и с блестящей лысиной, второй – в кожанке и спортивных штанах. Объясняют, что драки не было – охранник упал в припадке, а потом пришел в себя. Нервным голосом говорят, что лучше бы Жене пойти в больницу уже завтра.

– Так что, Женя, поедем в больничку? – бодрым тоном спрашивает Машков.

– Та не, ну доктор, со мной все уже нормально, я пойду. Бывало и похуже – так били, что половины лица не было.

– Женя, тебя не бил никто. Драки не было.

Женя неподдельно удивляется.

– Не было?

– Не было. У тебя случился эпилептический припадок. Так что тебе надо обследоваться. Ты последние дни как спишь?

– Ну, я последние трое суток работал, спал по три-четыре часа.

– Сколько за сутки получаешь?

– 270, ну плюс еще кормежка, – отвечает Женя. Ольга Васильевна качает головой.

Машков еще уговаривает парня поехать в больницу, но он, хоть и колеблется, все же отказывается.

Врач выписывает ему направление к невропатологу и несколько раз повторяет, что сходить в больницу нужно уже утром. Женя идет обратно в кафе, мы едем заправляться.

– Как вы думаете, пойдет он завтра к врачу?

– Скорее всего нет, – отвечает Машков. – Он поспит сейчас, завтра ему станет лучше, и он дальше пойдет за 270 гривен в сутки работать. А потом нас опять к нему вызовут. Или уже не нас.

Машков уговаривает парня поехать в больницу, но он все же отказывается

ПАРЕНЬ ИЗ "ПРАВОГО СЕКТОРА"

Заправочная станция находится в другом конце города. Вызовов в эту ночь хоть и немного, но на "базе" задержаться толком не получается, а поспать – так тем более.

В машине скорой холодно – около 16 градусов тепла. Такая температура нужна в первую очередь для больных, которые на холоде быстрее трезвеют.

– Расскажите о каком-то вызове, который вам больше всего запомнился, – прошу я Машкова.

Он задумывается минут на пять.

– Однажды под Донецком сидели себе четыре хлопца. И вот стало им скучно, решили они сходить на разведку. Так, никого не предупредили и пошли.

Удачно сходили, много хорошего нарыли. Но надо же выходить. В общем, на обратном пути они пошумели, выдали себя. Начали их обстреливать с минометов. Одного покрошило хорошо, сильно ранили его. Ну, вышли по рации, говорят: "Так и так, на руках трехсотый, я выхожу", шесть часов выходили.

Привезли нам это пацана, а у него множественные ранения, огромная потеря крови. По сути, только сердце и мозг работали. А мы в "поле" и до госпиталя ехать около 75 километров.

[L]Ехали, всю дорогу разговаривал с ним. Когда осталось уже минут 10 до госпиталя, смотрю, что у него все – пульс пополз вниз, глаза пеленой покрываются.

Знаешь, не скажу, что я какой-то сильный патриот – я патриот скорее только своей земли, но я начал тихонько напевать гимн Украины. И это, парень открывает глаза, смотрит на меня абсолютно ясным взглядом и громким голосом начинает мне подпевать.

Так мы до госпиталя и довезли его, живым, с давлением. Он умер под утро, через несколько часов.

Молчим.

– Знаешь, что еще запомнилось? – прерывает молчание Машков. – Вызвали меня однажды к восьмимесячному ребенку. Порок сердца. А дети – это вообще особые случаи всегда.

И вот прилетаем, лежит этот малыш у мамы не руках и смотрит на меня абсолютно взрослыми глазами. И в них непередаваемый ужас. И не может вдохнуть нормально. Вот такие ситуации тоже запоминаются.

– Спасли его?

– Конечно, спасли. А разве могло быть по-другому?

НАРКОМАН У ЦИРКА

На часах три часа ночи. На базе, где заправляются скорые, очередь из несколько десятков машин.

Машков показывает – вот новые машины, как та, в которой мы ездим, вот постарше. Оборудование в них примерно одинаковое и довольно дорогое. В лекарствах у врачей тоже недостатка нет. Не хватает только кадров.

Оборудование и в старых, и в новых "скорых" примерно одинаковое и довольно дорогое

Диспетчер на станции рассказывает – бывает, поступает срочный вызов, а все 11 машин скорой помощи стоят в пробках по своим вызовам. Часто от человека с "хроникой" – хронической болезнью. Приходится просить у соседних подстанций подмогу. Бывают и ложные вызовы, в основном, среди уличных.

– Звонят, вызывают "скорую", доктор приезжает и полчаса ищет, где же там кто-то лежит, чтобы его лечить. Не находит, а они потом снова вызывают, – вздыхает девушка-диспетчер. – И не поехать мы не можем. А оно ж бывает так, что вызовы поступают с сердцем, с инсультом, где счет на секунды уже идет. Нет, людям все равно, они балуются.

Врачи в комнате, заполняя бумаги, переговариваются между собой. Вспоминают вызов на пьяного "атошника", который пострадал в драке.

– Знаю я таких АТОшников, насмотрелся, – заводится Машков и поворачивается ко мне. – Вот я тебе так скажу – если человек громче всех кричит на пьяную голову, как он там "валил сепаров пачками", скорее всего, он сидел где-то в тылу и окопы рыл или бухал в штабе.

– Ну что вы, Виталий Викторович, ну там молоденький мальчик, ну бывает такое, – увещевает Машкова пожилая женщина-врач.

– Нет, нет! Они позорят звание армии, еще на гражданке то ладно, а когда это на службе, когда в форме. Ничего нет хуже, позор да и только, – не соглашается Машков.

У нас новый вызов. На остановке возле цирка мужчине стало плохо, он упал. Компания молодых людей, которая и позвонила в "скорую", неловко мнется, когда Машков просит помочь загрузить пациента на носилки.

Проходящий мимо таксист категорично заявляет, что у него сердечный приступ и советует Машкову поставить капельницу: "У вас же она есть?". Машков отмахивается – без советчиков разберемся.

В машине разглядываем "клиента" – ему где-то лет сорок. Одет хорошо, но ни денег, ни ключей, ни телефона – видимо, его уже "обчистили".

В машине разглядываем "клиента" – ему где-то лет сорок. Одет хорошо, но ни денег, ни ключей, ни телефона – видимо, его уже "обчистили"

Машков ворчит – хоть бы документы оставили. "Клиент", скорее всего, под сильным действием наркотиков – зрачки узкие, дышит слабо, на губах немного выступает пена.

Ольга Васильевна пытается поставить ему катетер – левая рука вся исколотая и в синяках. Вену искали минут двадцать, пока Машков сам не поставил катетер. Мы везем его в "спецприемник".

– Он чистенький, – комментирует Машков, пока мы по ухабам едем на Левый берег. – Это ж не какой-то там системный наркоман. Смотри, одет хорошо, прилично. Признаки наркотического опьянения и слабый запах алкоголя. Скорее всего, после кабака.

В приемном отделении уже почти нет людей – только бездомные дремлют на скамейках.

Машков сразу везет пациента к токсикологу, он брыкается – ему холодно, хочется спать, а еще лекарство обломало весь кайф.

Врач-токсиколог смотрит на больного и говорит, что передозировки не было – а значит, его нужно отправить к тем же врачам, к которым в самом начале ночи мы отправили Стаса.

Машков ухмыляется и многозначительно смотрит на меня.

Мы везем пациента в дальнюю комнату, где его примут и оставят поспать: а потом утром выпишут счет за пребывание в "спецприемнике" – около 130 гривен.

Я остаюсь в коридоре, разглядывая таракана на стене. Возле регистратуры врачи пьют чай. Уже шесть часов утра – час пик закончился.

В дальней комнате пациента примут и оставят поспать: а потом утром выпишут счет за пребывание в "спецприемнике" – около 130 гривен

Мы садимся в машину и едем на базу, Машков надеется, что вызовов в оставшиеся два часа не будет – а значит, можно будет хоть немного подремать. Врачам, как правило, достаточно даже двух часов.

– Когда вы приходили на работу в 19 лет, у вас ведь было это желание – спасать людей?

– Да, наверное, было. Ну, конечно, 19 лет – у всех есть романтизм. Но это быстро проходит и поверь, тебя это тоже ждет. Люди злые, в мире нет доброты.

– А как тогда объяснить, что люди делают что-то хорошее?

– Они просто поступают по совести.

Юлиана Скибицкая, журналист, специально для УП.Жизнь