Никита Кадан: Мы бойкотируем "Арсенал", чтоб ничего не забылось

Конфликт в "Мыстецьком Арсенале" на выставке "Великое и величественное", столкнул не просто двух людей художника и куратора, но стал войной разных мировозрений.

Наталья Заболотная дала указание уничтожить работу Владимира Кузнецова "Колиивщина, Страшный суд". В ответ художники нанесли удар по репутации Арсенала, не только в Украине, но и за рубежом. И вполне может статься, что именно этот конфликт во многом определит положение вещей в отечественной арт-среде на ближайшие годы.

Хотя о конфликте на выставке "Великое и величественное" уже сказано много, в этой истории есть продолжение – группа художников решила бойкотировать проекты Арсенала.

"Укранская правда. Жизнь" обсудила ситуацию с одним из лидеров украинского критического искусства Никитой Каданом участником группы Р.Е.П. (Революционное экспериментальное пространство).

- Никита, не удивлен ли ты тем, что случилось? Киев знал гораздо более провокационные произведения, чем "Колиивщина, Страшный суд".

- Ничего удивительного в том, что цензура проявилась на идеологической выставке. "Великое и величественное" – это декорации для сцены союза церкви с государством. Соответственно, там есть зоны, где действует табу на критику. Благословение выставки митрополитом было и принуждением к молчанию на довольно большое количество тем.

- С "Мыстецьким Арсеналом" у художников война? Это конечно тоже форма диалога, но я опасаюсь, что в итоге проиграют все.

- Нет, это не война. Мы открыты для публичной дискуссии, в том числе и с Натальей Заболотной, и надеемся, что эта дискуссия сможет помочь Арсеналу измениться. Но мы хотим, чтобы дискуссия велась в соответствующих терминах - чтоб речь шла именно о цензуре и вандализме, а не о "вынужденной ликвидации не соответствующей теме выставки работы".

Если настолько большая часть худсреды не считает, что эти вещи должны быть обязательно названы своими именами, желает поскорее забыть об инциденте и вернуться к привычному течению художественной жизни, то мы берем на себя задачу разрушать картинку благополучия, снова и снова указывать на замалчиваемую катастрофу.

Делать вид что все в порядке не получится. Наведение ясности пойдет художественному процессу на пользу. 

- Будете ли вы бойкотировать проекты Арсенала?

 - Мы будем бойкотировать проекты, организованные Арсеналом, пока требования ИСТМ (Инициатива Самозащиты Трудящихся Искусства) не будут выполнены. И мы будем озвучивать нашу позицию, в том числе и вне Украины.

 Без выполнения этих требований любое высказывание на территории Арсенала, им одобренное и включенное в его официальную программу, оказывается обессмысленным еще до того, как прозвучало.

 Наталья Заболотная фактически ввела новое правило – здесь каждому может быть заткнут рот без предупреждения, если содержание его речи не понравится начальству. Понятно, что на событиях более "инновационного" рода, чем "Великое и величественное" степень разрешенной критичности будет выше. Но участие в них – это все равно согласие с таким правилом.

Я могу понять тех, кому сложно прервать ранее начатые дела с Арсеналом – например, касающиеся подготовленного до скандала, но до сих пор не вышедшего номера Art Ukraine.

Могу понять художников, выставочная циркуляция работ которых им не до конца подконтрольна – я сам отношусь к таким. Но украинская художественная сцена совсем мала и намерения каждого ясно видны.

Похоже, Арсенал ориентируется на то, что ситуация с цензурой к следующей Киевской биеннале забудется – а до того можно позаниматься фольклором и антиквариатом, например.

Кампания бойкота ориентирована на то, чтоб ничего не забылось. Руководство Арсенала чувствует вседозволенность, видя положение художников. Сцена голодная, нищая. А те, кто имеет хоть какие-то привилегии, очень боятся их потерять. Отсюда согласие мириться с любым произволом руководства "нашей главной институции" - хотя, вроде бы, ситуация стала уже крайней.

И отсюда желание сблизиться с местными элитами и включение в какие-то совсем уж нелепые выставки придворного портрета и "образов богатства и успеха".

Отсюда же фобия критического искусства, массовая и становящаяся год от года все более карикатурной - ведь оно может вызвать немилость элит и ставит под удар общие интересы и выживание сцены.

А, кроме того, отсюда происходит изоляционизм, страх "навязываемых нам чуждых ценностей" – ведь международная работа в искусстве создает место, из которого можно рассматривать украинскую художественную сцену как целое и судить об увиденном.

В здешней тесноте привычен взгляд "нос к носу", а общая форма оказывается чем-то недоступным для рассмотрения и даже запретным.

Никита Кадан "Процедурная комната", экспозиция на выставке "Лучшие времена, худшие времена. Возрождение и Апокалипсис в современном искусстве", Первая киевская биеннале, Мистецький Арсенал, 2012

- Владимира Кузнецова и круг художников его поддержавших, оппоненты обвиняют в том, что ваши действия ставят под угрозу существование Арсенала, что из-за поднятого вами скандала оттуда ушел куратор Александр Соловьев.

- Хотелось бы верить, что Соловьев ушел в первую очередь по причине своего несогласия с цензурой выставки, а не из-за скандала. Это все же несколько разные вещи. Впрочем, в интервью Заболотной говорится, что он вернулся, но уже как консультант-фрилансер.

Насчет "угрозы существованию Арсенала" - нужно помнить, что Арсенал все еще стоит на распутье, определяется с направлением развития. И само по себе "Великое и величественное", и цензура на этой выставке, указывают определенный курс. Если этот курс восторжествует, то есть идеологические спектакли по заказу властей, цензура и наступление на права художников для Арсенала станут нормой, то Арсенал сам по себе не будет иметь для нас никакой ценности.

- И еще упрек в том, что вы большие эгоисты, не желаете войти в положение человека, который создал и отстаивает "Мыстецкий Арсенал" как площадку для современного искусства. Что вы понятия не имеете, чего стоило привести Арсенал в состояние экспозиционной готовности, и организовать биеннале Арсенале в условиях отсутствия средств и действующего законодательства, и т.д.

- Можно сначала разрушить основы жизни музея, а потом прикладывать множество усилий для его последующего искусственного жизнеобеспечения. Но зачем?

Мы пытаемся спасти сам смысл Арсенала, без него вся работа по "приведению в экспозиционную готовность" и поиску средств просто ни к чему. Точнее все это будет иметь отношение к совершенно другой области культуры – той, в которой мудрая власть в союзе с канонической церковью показывает себя на фоне "национального духовного наследия", а критическое знание изгнано за порог.

- Как ты считаешь, Наталье Заболотной есть альтернатива?

- Если Арсенал не будет территорией свободы художественного высказывания, то какая разница, есть ли альтернатива Заболотной? Какая разница кто будет поддерживать видимость жизни в трупе? 

- Обращались ли вы в парламентские комитеты по "Свободе слова" и "Культуре и духовности", если нет, то почему?

- Нет доверия парламентским комитетам. Я уже не говорю о том, что название второго звучит как-то очень комично.

Никита Кадан "Бабушка. Мавзолей обеспечения", 2013 Выставка Future Generation Art Prize, Палаццо Контарини-Полиньяк, 55я Венецианская биеннале

- Сталкивался ли ты с цензурой в других украинских институциях?

- Из последнего - "Общее пространство" и "Украинское тело" . А еще можно вспоминать множество случаев цензуры, которые коснулись коллег. Причем цензура исходит и от музейных бюрократов советского типа, и от новых "эффективных менеджеров" культуры, и от украинских националистов, и от сторонников московского православия и власти "регионов". Определенного и узнаваемого образа "врага искусства" не существует. Зато критическое искусство имеет способность становиться всеобщим врагом.

На первой Киевской биеннале в Арсенале мы показывали "Медиаторов", работу-сериал, которую мы ведем с 2006 года и в которой приглашаем народных музыкантов петь на улицах о различных проблемах, связанных с современным искусством.

Работы в Австрии, Польше и последний уличный перформанс на самой биеннале представляли собой хронику актов цензуры, вандализма и судебных преследований художников. Теперь список расширился, Арсенал стал частью работы.

Група Р.Е.П. "Медіатори", 2012

- Как регулируются отношения между художником, куратором и институцией на Западе? 

- По-разному. Но дело в том, что они именно регулируются, институция остается институцией, чем-то предсказуемым, и в хорошем смысле деперсонализированным. Она не является территорией частного произвола, даже если находится в частной собственности. Тем более такой территорией не является государственный музей.

Ну и, конечно, образ куратора, который сам не понял, что попросил у художника, а увидев, ужаснулся, уничтожил работу и заявил, что этот жест был "его личным перформансом", – на Западе представить крайне сложно.

Никита Кадан "Бабушка. Мавзолей обеспечения", 2013 Выставка Future Generation Art Prize, Палаццо Контарини-Полиньяк, 55я Венецианская биеннале

- Когда я читала комментарии Александра Ройтбурда о том, какие заявления должна была бы делать Наталья Заболотная цензурируя выставку, вспоминала историю с выставкой Лады Наконечной в Замке Уяздовском. Лада сделала проект в котором критически высказывалась о самой институции, куратор ее забанил, мотивируя тем, что работа слабая. И Ройтбурд, похоже, взялся объяснять, как делать цензуру правильно.

- Наталья Заболотная очень откровенно прокомментировала свои мотивы сразу после уничтожения работы Кузнецова.

"Это мой собственный перформанс. Я высказываюсь против дерзости некоторых художников" - формулировка многое говорит о том, что есть Арсенал сегодня. И слова здесь продолжают действие, а не оправдывают его, и не смягчают его последствия. Профессиональные подсказки директор получила уже после этого, но и в недавнем интервью чувствуется вера в свое право наказывать восставшую чернь. Слова о "коварном продуманном шаге художника по отношению к Арсеналу" звучат вполне в традиции "обвинения жертвы", а это значит что больших изменений не произошло.

Эти профессиональные подсказки, в свою очередь, породили еще один довольно экзотический образ – образ "куратора-заказчика", который может уничтожать работу, если она "не подошла" и если ее затруднительно вынести из выставочного пространства, тем более, если художнику был заплачен гонорар.

Причем гонорар может быть не соотносимым с рыночной ценой произведений художника, а "заказ" может и не опираться на знание куратора о характере этих произведений – ведь уничтоженная роспись не то чтоб выбивалась из ряда предыдущих работ автора.

Перекрыть символический аспект жеста Заболотной аспектом производственно-бюрократическим не выйдет. В конце концов, если она хотела просто скрыть неугодную работу, ей достаточно было затянуть ее баннером, что и было сделано. Но замазать роспись перед этим черной краской являлось именно "наказанием", зрелищным и стилистически выверенным.

Однако демонстрация собственной власти была также и жестом подчинения. Ведь произошло это перед визитом президента и каких-то высокопоставленных попов.

Но после такого жеста показа власти на помощь вызывается кто-то из худсистемы, кто придумывает этому жесту оправдание и возвращает ситуацию к "норме" художественной жизни.

Найдутся ли художники, которые будут после произошедшего сотрудничать с Арсеналом, не требуя никаких программных изменений? Вероятно найдутся, ведь никто из живых участников даже не снял работы в знак протеста против действий Заболотной, хотя самоликвидироваться из этой хаотической экспозиции, менявшейся даже после открытия, было бы не так сложно. Фактически, они этим подтвердили право Заболотной и свое согласие на публичную порку "за дерзость", будучи уверены, что их-то наказывать будет не за что.

Для того чтобы "нормализовать" и успокоить ситуацию украинской сцене достаточно будет всеобщего молчания. Или даже умеренной "конструктивной" критики, – но без способности хоть чем-то жертвовать и без угрозы нынешнему курсу институции. Речи в поддержку Заболотной сейчас звучали лишней роскошью, чем-то истерически-сервильным, надрывным, избыточным – замалчивание проблемы поддерживает нынешнее состояние Арсенала куда эффективнее.

С международной сценой будет сложнее. Если на украинской все быстро забывается начисто, то там память является неким всеобщим фундаментом. И жест Натальи Заболотной станет, например, стабильной составляющей образа Киевской биеннале – "А, это же в том музее, где директор уничтожает работы и объявляет это своим перформансом".

Но можно попробовать нанять статусного интеллектуала который впишет произошедшее в рамки "цивилизованного". Сейчас анонсируют, что это будет Борис Гройс.

Можно созвать – по Брехту – целый "конгресс обелителей", который бы зафиксировал "новое положение вещей" и предоставил бы ему легитимность. В конце концов, деньги являются универсальным средством коммуникации и на их языке можно спорить с чем угодно.

Думаю, линия разделения пройдет не только по украинской сцене, но и по международной - и эта линия не будет невидимой.

- Как ты считаешь, художнику можно больше чем простому смертному или нет?

 - Художнику можно все, но ответственность он несет как простой смертный.

- Какого рода этические ограничения есть у тебя?

- Внутренних запретов нет. Если ты не упираешься в некую "изначально данную" моральную стенку, если выбираешь из неограниченного списка возможностей, то только тогда твой собственный выбор и важен.

- Ты можешь представить общество вообще без цензуры? Я к тому, что любая культура даже с очень свободолюбивыми гражданами цензурирует те или иные вопросы. Тут даже не в юридической стороне дела вопрос, а в культурных табу. Скажем, политкорректность, вроде изначально была нужная штука, но теперь она является формой цензуры.

- В культуре административные запреты несостоятельны. Отказ от ксенофобной риторики, к примеру – если говорить о политкорректности, хотя этот термин растерял изначальное значение и очень демонизирован в массовом обиходе – имеет смысл только если является осознанным личным выбором.

Со страхами и предрассудками надо бороться просвещением, а не бюрократическим затыканием рта. "Запрещать запрещено".

Группа Р.Э.П. "Колонна для музея", 2011, из коллекции "Мыстецького Арсенала"

- Вопрос о критическом искусстве и олигархах, на средства которых оно иногда возникает. Неоднократно слышала замечания в адрес Р.Э.П., что вы заявляете о своей критической по отношению к неолиберализму позицию, но участвуя в проектах PinchukArtCentre или получая гранты от фонда Ахметова, вы эту систему поддерживаете.

- В общих чертах установка такая: наше высказывание является независимым, - а вы, олигархи, если хотите, можете финансировать изготовление или показ наших работ, но это не даст вам никакого права влиять на их содержание. Ваши эксперты сообщили вам, что это хорошее и интересное искусство? Если оно и хорошее, то в том числе и потому, что вы не имеете в нем голоса.

Мы можем высказываться и на чужой территории – но лишь от себя, в полной мере от себя. Очевидно, что профессиональная система искусства сегодня абсолютно включена в капиталистические процессы. Игнорировать это и требовать от художников социально-критического направления исключиться из этих процессов, но остаться в профессиональном поле – это лицемерие.

Еще большее лицемерие – когда эти требования исходят от людей, которые вполне уютно устроились внутри такой художественной системы.

Эти люди говорят: "Уйдите, сгиньте, оставьте все ресурсы нам, ведь мы не левые, нам не стыдно" - и тем стабилизируют, укрепляют эту систему в худших ее чертах, в то время, как "левое" ангажированное искусство ее меняет, и, реформируя изнутри, и создавая внешнюю самоорганизованную альтернативу.

Для нас экспериментальная самоорганизация является основным полем работы, а нормативные общедоступные выставки – это скорее для доступа массовой аудитории и для возможности обеспечивать себя своим трудом художника.

Другое дело, что нужно отказываться от чуждых тебе идеологических выставок, таких как "Великое и величественное", на которых зрителю с порога объявляют, что все художники-участники каким-то образом "демонстрируют влияние христианства на развитие культуры в Украине" и происходит это при поддержке Православной церкви Московского патриархата.

Это уже попытка от твоего имени навязать аудитории что-то, с чем ты не согласен. Я избегаю участия скорее в таких выставках, а не в "олигархических", если в последних речь не об идеологическом декоре, а о "просто искусстве".

Для работы художника сегодня характерна двойственность: с одной стороны искусство – это зона свободы и постоянного выбора, за который ответственен лишь ты сам, а с другой, - есть некий край, условно говоря, рама, за которой начинается экономическое принуждение и несвобода.

Но именно этот край и важен, он является незаживающим разрезом, постоянным обвинением. Его нужно не стыдливо скрывать, а, наоборот, постоянно акцентировать, даже если это и мешает тебе казаться святым. Если принуждение преодолевает этот край и располагается уже внутри твоей работы – все, искусство закончилось.

- Мне бы хотелось, чтобы ты рассказал о том, как вы внутри P.Э.П. взаимодействуете. Коллективные проекты делать сложно, как рождаются идеи, как принимаются решения, если кто-то не согласен. В 2004 году, если я не ошибаюсь, в P.Э.П. входило не меньше 20-ти художников, теперь вас шестеро. Почему они ушли? Почему не появился кто-то новый?

-  Р.Э.П. – это коллективный автор, все личные проекты участников от него отделены. Решения принимаются консенсусом. Последние годы групповая работа разделена на несколько проектов-сериалов, таких как "Патриотизм" или "Евроремонт".

Эти проекты развиваются во множестве частей и имеют свою внутреннюю логику, от которой мы становимся в каком-то смысле зависимы. То есть Р.Э.П. – это большая программа, в которой последовательность и способность "додумывать мысль до конца" важнее импровизации.

Большая часть художников из первого состава ушли когда закончилась годовая резиденция Р.Э.П. в Центре современного искусства.

Не будь ее – может разошлись бы и раньше. Оставшихся держала вместе общая программа, даже в тогдашнем эскизно-зачаточном виде. И держит уже скоро десяток лет. А новые люди появляются в Худсовете, в ИСТМ, в новых коллективных инициативах с новыми задачами.

Р.Э.П. уже имеет внешний контур, сейчас речь лишь об усложнении и обработке деталей внутри этого контура.

- Для тебя, как художника, сейчас важнее коллективное или индивидуальное высказывание?

- Нет такого, чтоб что-то было важнее. Скорее идет переливание энергии и смыслов в обе стороны, взаимная подпитка. Но всегда остаются вещи, которыми невозможно поделиться. Сомнение, например. Не какое-то "сомнение вообще", а лично твое, имеющее свою собственную интонацию. А оно ведь и является главным рабочим инструментом.

Но есть и точки пересечения твоего сомнения с сомнением другого. На этих пересечениях и выстраивается орнамент коллективной работы.

Индивидуальная работа – больше об одержимостях, о непередаваемом, о том, чего ты в принципе не можешь пересказать, но все время пытаешься, в процессе этого проговариваясь о многом другом.

Групповая – об отношениях, о последовательно нарастающем опыте, которым ты можешь делиться и который можешь пересказывать.