Виктория Ивлева: Украина – нежная и ласковая страна, но Россия тянет ее к себе

"Армия муравьев", – так журналистка, фотограф и волонтер Виктория Ивлева называет людей, которые поддерживают ее инициативу.

С лета прошлого года она занимается эвакуацией мирных жителей с территорий, как она их называет, "не контролируемых Украиной" – оккупированных районов Донецкой и Луганской областей.

В марте у Ивлевой случилась первая крупная неудача. Когда она вывозила из Луганска в сторону мирных городов автобус с семьями, боевики "Луганской народной республики" задержали ее на блокпосте и заявили, что людей со своей территории они не выпустят.

Несмотря на все уговоры, мирным жителям пришлось вернуться обратно в Луганск, а волонтер уехала домой – осмыслить произошедшее и понять, как быть с инициативой дальше.

Ивлева – одна из немногих россиян, кто помогает людям на оккупированных территориях, поддерживая при этом Украину. Благодаря помощи, которую ей оказывает "армия муравьев" и харьковские волонтеры (группа "Пролісок"), ей удалось вывезти из обстреливаемых городов чуть больше сотни человек и завезти в детские дома и больницы собранную своими силами гуманитарную помощь – еду, гигиенические средства, медикаменты.

Недавно у Ивлевой в издательстве "Дух і лiтера" вышла книга "Мандривка или Путешествие фейсбучного червя по Украине", в которой она описала свое путешествие по тогда еще мирной стране весной прошлого года.

В России ее знают по многочисленным репортажам из "горячих точек", в том числе во время войны в Руанде, где она была единственной журналисткой из России.

После этого она стала называть себя "чемпионом по мертвым": столько смертей, сколько в Руанде, она не видела больше нигде.

Автор фото - Игнат Ивлев-Йорк

ЭВАКУАЦИЕЙ Я ЗАНЯЛАСЬ, ЧТОБЫ НЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО ВСЯ РОССИЯ ЗА ВОЙНУ

Год назад, путешествуя по Украине перед самой войной, я поняла, что это нежная и ласковая страна. Пока еще она такой и остается, хотя, конечно, Россия тянет Украину к себе. Любая война меняет людей – но здесь люди по-прежнему не такие подозрительные, как в России. Доверчивые и открытые.

Эвакуацией людей из зоны конфликта я решила заняться потому, что с самого начала считала, что моя страна не права, и мне было очень стыдно. И еще – чтобы не говорили, что вся Россия за войну, что вся моя страна такая. Для меня это опыт моего частного сопротивления – так я служу России, в моем понимании служения своей стране.

Я спросила себя: что я, обычный человек, могу сделать для Украины и ее страдающих граждан в нынешних обстоятельствах?.. И оказалась в Славянске в конце июня прошлого года – завозила гуманитарку, лекарства и вывозила людей.

Многие считали, что в сам Славянск просто невозможно попасть. Но это не так, и это было не страшно. Так часто происходит: когда ты попадаешь внутрь несчастья – то видишь, что, оказывается, и птицы поют, и люди спокойно по улицам ходят, и жизнь кажется не такой уж невозможной, как это воспринимается снаружи.

Сейчас это довольно популярное занятие в России – помогать людям на востоке Украины. По Москве стоят бесконечные палатки, где собирают вещи и деньги. На что эти деньги идут, мне, например, непонятно. Но большинство людей там новороссо-ориентированы. А я нет, я человеко-ориентирована. Но еще ни один человек в России не упрекнул меня в том, что я помогаю украинцам; я не подверглась остракизму или ненависти. Мелких пакостников в фейсбуке я, конечно, не беру во внимание, да и таких немного.

Мне сложно говорить о волонтерах вроде Доктора Лизы, (летом Елизавета Глинка эвакуировала детей из детдомов в Россию – УП), поскольку, если человек кого-то спас – в отличие от тех, кто сидит на диване, – то надо, прежде всего, сказать ему спасибо большое.

С другой стороны, для меня немыслимо попросить что-либо у человека по фамилии Володин (первый замглавы администрации президента РФ Вячеслав Володин – УП). Мне кажется, в такой ситуации просто нечестно сотрудничать с госструктурами – при тех взглядах, которые есть у меня. У каждого ведь свой барьер – что ты можешь сделать, и что не можешь сделать для спасения человека.

Я не могу пойти на договор с властью, потому что тем самым я легитимизирую людей, которых не должна легитимизировать.

Если бы речь шла о спасении моих детей – я бы, может, валялась в ногах у кого угодно. Но я не буду говорить, что все люди на свете мне так же дороги, как моя семья.

Лишь однажды я пришла к властям неконтролируемой Украиной территории – предложила вывести Славяносербский психоневрологический интернат.

Российский благотворительный фонд "Предание", от которого я волонтерила, готов был заплатить за эвакуацию людей. Интернат находится в двух километрах от Северского Донца, так что, кто бы ни начал стрелять, над головами больных людей будут летать пули.

В декабре я приехала в Луганск, дошла до вице-премьера ЛНР по социальным вопросам Василия Никитина, а он сказал: "Мы наших людей никому не отдадим". То есть, на украинскую сторону он отказался их отдавать, хотя до нее всего два километра, а в безопасный интернат в другой стороне Луганской области, – больше ста.

У фонда были какие-то выходы на Олега Царева, который, наверное, мог повлиять на ситуацию. Я сказала, что не буду в этом участвовать, хоть и мучилась долго. А потом поняла, что если с этими людьми из Славяносербского интерната что-то случится, это будет не на моей совести – а на совести людей, которые не дали нам их вывезти.

ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, ЗА КОГО ТЕ ЛЮДИ, КОТОРЫХ Я ВЫВОЗИЛА. ПОТОМУ ЧТО ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ, ЧТО Я СПРОШУ У ЧЕЛОВЕКА

Летом в Славянске у меня был один удивительный разговор. Было жарко, вокруг зацветали подсолнухи, поля колосились, а в полях стояли танки. На одном из блокпостов на подъезде к городу стоял украинский военный врач. Он посмотрел мой паспорт, увидел, что я родилась в Ленинграде, и вдруг сказал: "Я учился в Петербурге, и я помню эти ледяные иглы Исаакия, когда пробегаешь вдоль замерзшей Невы".

Вы представляете, что человек говорит такое, стоя на блокпосте?!..

После этого он продолжил про "никогда мы не будем братьями", и все в этом роде, но... Я-то понимаю, что такое ледяные иглы Исаакия. И если ты вспоминаешь их, стоя летом на посту в Славянске, – значит, они что-то для тебя значат? Значит, они тебя не отпустят?

Хорошо, что эти иглы Исаакия существуют. А для кого-то существует какая-нибудь горка в Киеве, по которой катался в детстве...

Почему некоторые люди в Луганске и на других неконтролируемых территориях только сейчас задумываются о выезде? – Раньше была возможность жить, а теперь экономически становится тяжелее.

Для огромного количества людей экономическая составляющая имеет главное значение. Не все же великие писатели и художники, которые питаются манной небесной! Когда у тебя трое детей, и день за днем ты кормишь их крупой, то, в общем, начинаешь понимать, что происходит что-то не то. Стучишься во все двери, а там не открывают, потому что у самих ничего нет.

Фантом голода и страх, что будет нечем кормить детей – сильнейшая мотивация.

Меня часто спрашивают: почему они не уезжают? Ведь, раз не едут, значит, они за "тех"? Я с полной ответственностью заявляю: понятия не имею, за кого те люди, которых я вывозила. Потому что это последнее, что я спрошу у человека. Какая разница, за кого он? Это как-то должно повлиять на мою помощь?

Я помогаю в зависимости не от политических воззрений, а от того, нужна помощь или не нужна. Однажды я вывозила женщину из Славянска, потом мы с ней снова встретились уже в мирном Славянске и разговорились, и она оказалась абсолютно законченной сталинисткой. И что?! Если бы я знала это раньше, разве я бы ей отказала?

Надо было сказать ей, что вот сначала поменяйте свои взгляды на Иосифа Виссарионовича, пока вас немножко пообстреливают, а потом я проверю, за кого вы, и когда пойму, что вы похоронили в себе Сталина, тогда вывезу, – так?

Но ведь это человеческая жизнь. Я так не могу.

Волонтерская нейтральность выражается не в том, что у меня нет своей позиции, – она как раз очень четкая, – а в том, что я нейтральна по отношению к взглядам людей, которым помогаю. Я вывезу того, кому плохо, а не того, кто смотрит со мной в одну сторону.

Потому что мозги можно вскрыть, вымыть оттуда все, выжать, вычистить и вложить обратно, пока ты живой, и это можно проделывать много раз, – так мы устроены. Но если человек мертвый, то сделать это будет уже невозможно. Жизнь важнее.

Если есть жизнь, то может быть все остальное.

ЖУРНАЛИСТЫ ДОЛЖНЫ ДАВАТЬ СВОЮ "КЛЯТВУ ГИППОКРАТА"

Журналист и волонтер внутри меня живут вместе. Как они могут разделяться? На мой взгляд, журналисты, начиная свой путь, должны давать свою "клятву Гиппократа".

"Не навреди" – это было бы очень хорошим правилом в нашей профессии.

Журналистика существует для того, чтобы люди что-то узнали и сделали выводы. А еще – чтобы делать что-то хорошее для планеты. Если я могу написать то, от чего кому-то станет лучше, то почему бы этого не сделать? Но иногда ты становишься полезнее в качестве волонтера, чем в качестве журналиста.

Волонтер и журналист во мне никогда не спорят, потому что для меня всегда важнее человеческая жизнь.

Я не буду ждать, пока стервятник клюнет мертвого ребенка. Я видела достаточное количество мертвых, я чемпион по мертвым. Так сложилось, что я – единственный журналист из нашей части света, который был в Руанде во время войны. Там мертвые тела складывали штабелями до неба, и присыпали их землей.

Та война показала мне журналистов с совершенно отвратительной стороны. Я приехала из Руанды, полностью разочарованная в своей профессии, потому что видела людей, коллег из других стран, которые использовали полумертвых африканцев как декорацию для достижения своих целей.

Они могли на фоне умирающих людей стоять и жрать "сникерс". Ты ешь, а вокруг люди умирают, но ты почему-то не отходишь поесть за угол, – и не отходишь только потому, что эти люди для тебя на самом деле не существуют – вот, полностью плевать тебе на толпы страдающих.

А мое приключение в Руанде закончилось тем, что мы с водителем стали собирать людей и отвозить их в больницы. Я и сейчас убеждена, что это было важнее.

Иногда волонтерские инициативы, в которых я участвовала, превращаются в журналистику.

Например, когда в России был принят "закон Димы Яковлева", я стала добровольным помощником нашего выдающегося адвоката Карины Москаленко. Помогала готовить для Европейского суда по правам человека в Страсбурге жалобы 38 американских родителей, которым не отдали детей, – а родители с этими детьми на тот момент уже познакомились и обещали им забрать их домой. Мне пришлось съездить в несколько интернатов, чтобы повидаться с детьми.

С одним мальчиком я встречалась тайно на заднем дворе интерната в Кемеровской области. Позже его удалось перевезти в более приличный детский дом, в котором он сейчас и живет, и мы продолжаем с ним общаться.

Вот вся эта история превратилась в большой очерк, за который я стала номинантом премии Сахарова.

Человеческая жизнь и справедливость важнее понтов в профессии. Это должно быть основой журналистики и вообще любой профессии, которая связана с людьми.

Я знаю немало коллег, которые говорят: мы – журналисты, поэтому мы не должны принимать в чем-либо участие, а должны просто донести информацию, иначе никто не узнает о безобразиях. Да не волнуйтесь, о безобразиях как-нибудь узнают, на планете сегодня сложно что-то скрыть (кроме разве что того, на ком женат Владимир Путин).

А вот если не будет людей – из-за того, что вы предпочли их не спасать, – то ваша журналистика будет не нужна, ибо не для кого будет работать. Жизнь первична, а журналистика – вторична.

Российская пропаганда сыграла огромную роль в разведении людей по разные стороны баррикад. Украинское общество не было так поляризовано, хоть и было странно, что одна часть страны как-то "не так" относится к другой части. В России это, например, трудно представить: такое отношение у нас разве что к Кавказу, да и началось это после всех кавказских войн из-за национального вопроса.

ВОТ УЖЕ ГОД ЛЮДИ ЖИВУТ В СТРАХЕ И В ОТСУТСТВИИ ПРОСТОЙ БЫТОВОЙ КРАСОТЫ

Так, как настрадались люди, выезжающие с неконтролируемых территорий, не настрадался в вашей стране никто.

Те, никому не известные мирные люди, на чьи головы падали снаряды, кто бежал по улицам и тащил с собой детей, а вокруг все ухало и грохотало... Это же вещи, которые уродуют психику надолго.

Вот уже год люди живут в страхе и в отсутствии простой бытовой красоты, когда ты можешь вечером просто сесть у дома на завалинку и смотреть на закат. А сегодня ты смотришь на закат, а мимо едет танк, лишая тебя этого простого удовольствия.

В жизнь обычных людей вошло то, что входить не должно – бесконечное количество военных и оружия. В вашей мирной стране не привыкли постоянно жить в окружении людей, от которых, так или иначе, исходит угроза.

В этом смысле у Украины нет такого печального и жестокого опыта, как у России.

Здесь у жителей нет за спиной двух чеченских войн, Беслана, Норд-оста, атомной подводной лодки "Курск", взрывов троллейбусов… Вас вдруг будто кинули в пропасть, и вы вынуждены из нее как-то выбираться.

И глубже всех в этой пропасти – мирные люди, оказавшиеся внутри войны. Им кажется, что перед ними все виноваты, все им должны за их страдания. И когда люди, случайно оказавшиеся в войне, попадают на спокойную территорию, – люди вокруг, "партия мира", сообщают, что ничего они им не должны.

Происходит сшибка мира и войны: ты выходишь из войны в мир и видишь, что мир тебя не понимает. Об этом вспоминают не только переселенцы, но и все солдаты, вышедшие из войны. Да и я об этом вспоминаю тоже. Тебя в какой-то момент доводит до бешенства то, что вокруг горят огни и люди сидят в кафе, и ты всех начинаешь ненавидеть – лишь за то, что ты не сидел в кафе все то время.

Таков фон войны.

Человек мира не понимает человека войны. Он не понимает, что значит провезти людей через блокпосты и видеть, как они сжимаются каждый раз при виде военных, леденеют, цепенеют...

Он не понимает, что такое ложиться спать под грохот орудий или видеть, что от соседнего дома остались только лестничные пролеты.

СОСТОЯНИЯ ТЯЖЕЛЕЕ, ЧЕМ СОСТОЯНИЕ БЕЖЕНЦА, – МОЖЕТ, И НА СВЕТЕ НЕТ

Люди тебе рассказывают, какая у них прекрасная жизнь – только потому, что им сварили кашу и принесли невкусную тушенку!.. Вместо того чтобы жаловаться на то, что должны почему-то на старости лет есть тушенку из жестяной банки. Это как человек, который рассказывает, какой у него прекрасный тюремщик: еще вчера пытал током, а сегодня только палкой бьет.

Такого количества стокгольмского синдрома в чистом виде, как я увидела в Луганской области, я больше не видела нигде.

Эти люди могут раздражать, и раздражать бесконечно, но я видела, как они отогреваются, когда с ними обращаются нормально. Надо только уметь это понимать и терпеть.

Многие из тех, кто до сих пор остается на неконтролируемых Украиной территориях, просто не имеют финансовой возможности выехать, не могут сделать пропуск из-за крайне неумной системы его получения, а во многих случаях людей держит дом.

Если ты всю жизнь строил один маленький домик, как кум Тыква из "Чипполино", и у тебя кроме него ничего нет, и никогда не будет, для тебя этот дом – смысл существования. На моих глазах в Славянске какая-то тетка орала: "Я никуда не уеду, мне этот дом дороже жизни!" Для небогатого человека, у которого нет великих фантазий, и который привык жить простой материальной жизнью, потерять дом невыносимо.

Состояния тяжелее, чем состояние беженца, может, и на свете нет. Каждому нужно свое гнездо. Мы же хотим, чтобы нам было так же хорошо, как в мамином животе – и всю жизнь пытаемся воссоздать это гнездышко. И вдруг тебе говорят: вали отсюда не оборачиваясь.

Я уже говорила в других интервью, что лишь недавно поняла, почему Господь так наказал жену Лота, когда та оглянулась, покидая Содом и Гоморру. Он ведь спас ее от воспоминаний о доме, потому что они были мучительны.

И сейчас люди покидают дома не по собственному желанию! Обстоятельства говорят им: возьми котомку и иди. А куда идти? Тебя кто-то ждет? Твое государство тебя ждет? К сожалению, нет. Ждет тебя не государство, а волонтеры, на которых все держится.

Ваши волонтеры – это фантастический подвиг украинского народа. Если бы не они, что было бы с большинством переселенцев?..

Вы знаете, что сделали финны в 1940 году, когда Советский Союз оттяпал у них Карельский перешеек, а это 20% территории Финляндии? – Они вывезли оттуда всех финнов, которые хотели уехать. Поэтому финнов в ГУЛАГе было немного. Вот это – социально ответственное государство.

И не надо рассказывать, что финнов вообще было мало, и их легко было эвакуировать – тогда и способы эвакуации были другие.

История показала, что Финляндия оказалась права: страна потеряла территорию, но сохранила народ. Ну и кто теперь к кому ездит за мясом, рыбой и всем остальным?..

Мы, уроженцы Петербурга, знаем это лучше, чем остальная Россия. Ледяные иглы Исаакия все видят.