Люди в клетках, или Никто не знает, где он встретит старость

Знаете ли вы, что закрытые учреждения, или места несвободы – это не только колонии, но и дома малютки, военные части, дома престарелых и даже транзитная зона аэропорта?

Вы задумывались, как проходят будни старого профессора математики, которого дети отдали в дом престарелых?

Чем в больницах кормят людей с психическими расстройствами?

Где вынужден спать иностранец, которого по каким-то причинам в Украину не пустили, а до обратного рейса еще несколько дней?

Я тоже не задумывалась, пока два года назад в моей жизни не появился Национальный превентивный механизм.

НПМ – это система регулярных, независимых посещений любого места, находящегося под юрисдикцией и контролем государства, где содержатся или могут содержаться лица, лишенные свободы, по решению госоргана или по его указанию, или с его ведома, или молчаливого согласия.

Мониторинговые визиты мест несвободы независимыми экспертами оказывают сдерживающее влияние на госорганы и, соответственно, минимизируют риски стать жертвой ненадлежащего обращения или пыток.

Функции НПМ возложены на Уполномоченного Верховной Рады по правам человека и реализуются по модели "Омбудсман плюс": сотрудники Офиса Уполномоченного плюс команда общественных активистов, экспертов в области прав человека и независимых мониторов, которые посещают закрытые учреждения, и добиваются того, чтобы там никого не унижали, не били, не морили голодом и предоставляли нужное лечение.

Наш отдел в департаменте по реализации НПМ Секретариата Уполномоченного – социальный, мы ездим в детские дома-интернаты, психиатрические больницы, дома-интернаты для людей пожилого возраста и людей с инвалидностью, хосписы, дома малюток и еще во многие другие учреждения, которые подчинены МОЗ, Минсоцполитики и Министерству образования.

Первые полгода работы мне все время попадались "хорошие" визиты. Куда не поедем – все прилично, ничего критического, персонал о людях заботится, администрация идет на контакт, учитывает замечания и всеми силами старается изменить жизнь своих подопечных.

Я сначала даже не понимала, почему мои коллеги мне все время повторяли: "Ты набирайся опыта, изучай все внимательно, никогда не знаешь, где и когда увидишь пытки".

Это произошло в сентябре 2015 года. После тренинга по правам людей с инвалидностью мы с учебным визитом поехали в Городнянский психоневрологический интернат в Черниговской области. Шесть часов мониторинга и пять суток "отходняка".

В каждой комнате – лежачие люди, которые "ходят под себя", бабушки с отпавшими ногтями, женщина с сочащейся раковой опухолью и медсестра, которая на наш немой вопрос ответила: "Так она молчит, не жалуется".

Девушка рядом со мной упала в обморок. Я на неделю ушла в себя.

Социальная реклама НПМ о людях в местах несвободы

Потом в своем любимом Закарпатье мы обнаружили людей в клетках. Это тоже был интернат для людей с психическими расстройствами.

Помню, как после этого я ехала в киевском метро, смотрела на людей, а в голове было только одно: "Люди в клетках. Люди с серьезными заболеваниями находятся в клетках. Без права на жалобу, без права на нормальную жизнь, на хорошую кровать, на питание, на общение с внешним миром, без помощи и без всякой надежды ее получить.

Я еду на встречу с подругой, мы будем пить хороший кофе в уютном кафе, а в это время где-то еще будет сидеть человек в клетке".

Наверное, тогда я и поняла, почему хочу работать здесь.

Когда оказываешься в местах несвободы, даже если там все относительно хорошо, чувствуешь какую-то безысходность. Особенно в интернатах.

Понимаешь, что люди оттуда чаще всего никогда уже не выйдут, и твоя главная задача – помочь сделать так, чтобы они жили в уюте, нормально питались, получали медпомощь, могли заниматься тем, что им интересно, а их права соблюдались.

Когда я рассказываю о работе, мои друзья часто спрашивают: "Что значит пытки? Там что, подвешивают за ребра или иголки под ногти загоняют?".

Пытки не обязательно должны быть средневековыми.

Когда человеку с болевым синдромом не дают обезболивающее – это пытки.

Когда мужчина со сломанной шейкой бедра неделями лежит на кровати с панцирной сеткой и плачет от боли, без осмотра хоть какого-то врача – это пытки.

Когда в детском интернате с отделением для молодежи (те, кому от 4 и до 35 лет) директор заставляет воспитанников работать с 5 утра и до вечера, отправляет в соседние села копать картошку, убирать кладбище, ничего за это не платит, говоря "пусть радуются, что их тут кормят и одевают", – это не "трудотерапия", а принуждение к работе, то, что называют "ненадлежащим обращением".

Когда старики проводят дни, лежа в кровати в своих испражнениях – это, возможно, не пытки, но это унизительно, и так быть не должно.

[L]Да, бывают в работе и светлые моменты. Например, когда приезжаешь повторно в учреждение, а там все изменилось, люди счастливы, берут тебя за руки, говорят: "Вот спасибо вам, после вашего приезда нас и кормить стали лучше, и заведующая успокоилась, не кричит, знает, что вы в любой момент без предупреждения нагрянете".

Во Львовской области в небольшом стационарном отделении для постоянного проживания людей пожилого возраста и людей с инвалидностью мы всей мониторинговой группой и администрацией отделения плакали, когда подводили итоги.

Мы – от того, что жизнь подопечных и их права тут ценятся, что люди живут в домашней атмосфере и уюте.

Администрация – от пережитого стресса и наших хороших отзывов.

После таких визитов хочется работать, ведь понимаешь, что все возможно, если захотеть. А привычные возгласы работников мест несвободы "финансирования нет, зарплаты маленькие, вы посмотрите какой тут контингент" – это пустые слова людей, которые не заинтересованы в улучшении жизни своих подопечных.

Почему я занимаюсь этим?

Потому что никто не знает, где он встретит свою старость или что случится с его здоровьем. Мне просто страшно, что когда-то я могу оказаться на этом месте и пытаюсь улучшить жизнь в этих местах прямо сейчас, чтобы потом не просить о помощи.

Анастасия Клюга, департамент по реализации НПМ Офиса Уполномоченного ВР Украины по правам человека