Олигарх, его красивая жена и я, бесконечно голый, под Валерчиком

Лет 20 я уже не курю, но каждое утро вместе с первой чашкой кофе вдыхаю терпкий аромат дешевых сигарет соседа сверху. Его зовут Валерчик. Спозаранку мы одновременно с ним выползаем на балкон. У нас одна чашка кофе и одна сигарета на двоих, но каждый из нас украдкой наслаждается своим маленьким счастьем на своем балконе.

Естественная для слишком доверчивых рядовых коммунистов идея объединиться с Валерчиком в 6 часов утра мне в голову не приходит. Я сижу на балконе бесконечно голый. И я уже догадываюсь, как называется эта болезнь многих одиноких мужчин и женщин. Эксгибиционизм. Но я пока что не собираюсь лечить ее в аномальную жару лета 2010 года от Рождества Христова. Ну и, конечно же, балкон обшит вагонкой, и я, как и все, живу на нем как в танке.

Исподтишка я наблюдаю, как спешащий на работу люд, толкаясь, садится в маршрутки на остановке напротив. Это не те красивые желтые маршрутки, которые летают по Киеву. В райцентре, где я живу, людей перевозят в малоприспособленных полугрузовых "Газелях", так что ехать им приходится, согнувшись в три погибели. И это по замыслу автоперевозчика, которому принадлежит также и большинство местных предприятий, настраивает работяг на правильный лад перед сменой.

Если твои соседи уже с самого утра устало садятся в маршрутку, а ты в это время попиваешь кофе у себя на балконе - ты, в общем-то, согласен жить так и дальше, и воспринимаешь терпкие, как продолжение его самого, сигареты Валерчика, как неизбежное зло, всегда сопутствующее удаче.

Когда утренний кофе не срабатывает, и на душе все равно хреново, в запасе у меня есть еще один действенный способ повысить настроение. Я перевожу взгляд вправо - там, в километре от меня прямо посреди леса на пригорке перед озером виднеются небольшие желтые корпуса бывшей дачи Хрущева. Сейчас там расположена конюшня местного олигарха. В годы Хрущева начальство жило скромнее.

Мне приятно ощущать себя соседом, пусть и бывшего первого секретаря ЦК КПСС, когда-то стучавшего по трибуне ООН каблуком. Надо ловить момент. Быть соседом Хрущева я смогу только при жизни. Вряд ли меня похоронят в километре от него. Правда, у меня остается и даже увеличился шанс возлечь на вечное ложе Авраама с одной из лошадей местного олигарха.

Кроме похвальной привычки не курить в квартире жене удалось обучить Валерчика сербать пиво с рыбой на балконе. И теперь кроме пепла сигарет, каждое утро стучащих в мое сердце жаждой мести, я время от времени стряхиваю хирургически обглоданные Валерчиком и его женой рыбьи кости со своих свежевыстиранных белых простыней.

С такой же неумолимой меткостью долетали до вконец оборзевших богачей стрелы из Шервудского леса, посланные Робин Гудом много веков назад. Только теперь они превратились в рыбьи скелеты.

Я только-только выучился стирать свои простыни, как моя мама. Ее белье всегда было белоснежным. Она часами помешивала его в выварке на плите, подкидывая туда куски хозяйственного мыла. Стиральной машинке она доверяла лишь цветное белье. А белое - всегда вываривала, предварительно замочив в отбеливателе. Мама любила стирать и гладить простыни. А я - нет. Она стирала для меня. А я - для полноты жизненного счастья Валерчика.

Иногда Валерчик пытается научить жить и меня. Я выносил мусор поздно вечером, когда он пьяный сидел на лавочке у подъезда. "Иди сюда, садись", - впервые милостиво пригласил он меня. Я сел.

"Я тебя сейчас научу, - сказал он. - Если ты будешь выносить мусор вечером, у тебя никогда не будет денег", - с убежденностью призванного Богом проповедника сказал он. Если выпить в меру, человек становится добрее к окружающим. Но это - редко кому удается.

С самого утра он уже, не замечая звонка, колотил в мою дверь и просил одолжить 5 рублей на опохмелку. Для Валерчика я - тоже олигарх. В моем когда-то темно-коричневом кошельке взрывоопасной для денег марки Нобель всегда есть синяя гривневая бумажка, которой так часто не хватает ему.

Денег я не дал. И теперь мне снова придется гадать, как он умудряется попадать в тонкую, в несколько миллиметров, сплошную линию бельевой веревки, под которой я прячу от него свои простыни. Неверующий и неправый человек таким снайпером быть не может.

Именно так, как я отношусь к Валерчику, относится ко мне местный олигарх. Он с гиком проносится мимо на своем белом Порше, всегда приветливо поднимая вверх правую руку из-за руля. Не поздороваться со мной он, видимо, не может. Вечерами по пятницам мы играем с ним в одной команде в футбол.

Обычно мы выигрываем за счет быстроногих молодых пацанов, которых он набирает к себе в команду по праву капитана. Меня он берет просто "на фарт".

Один раз, я не помню из-за чего, мы с ним поссорились. И горячо обматюкали друг друга, как делают это "не кончавшие гимназиев" потомки дворника Митрича, получив слишком неточный пас или когда этот козел раскорячился на неожиданно треснувшем унитазе, который всегда при нем, и не забил гол с линии чужих ворот.

За пререкания с играющим тренером и владельцем команды я тут же был сослан к неудачникам - ветеранам, которые всегда проигрывают, так как многие из них уже давно работают на олигарха.

В тот день мы, во многом моими стараниями, неожиданно порвали молодых, как Тузик тряпку, всухую - 10:0. Такого здесь еще никогда не было. С тех пор что бы мы ни говорили друг другу на площадке, я всегда играю в команде олигарха. Дело в том, что он не любит проигрывать.

В глубине души он и я уверены, что это я, а не молодняк приношу ему победу. А я получил право безнаказанно материть человека, даже у праправнуков которого денег все равно будет намного больше, чем сейчас их у меня.

На футболе я обильно изрыгиваю всю злость мирового пролетариата на частный капитал. Поэтому революции в Украине до сих пор нет и не будет до тех пор, пока я буду выходить на площадку.

Припоминая, что я несу на футболе, я с пониманием отношусь к праву олигарха проскакивать мимо меня, не останавливаясь. В моем возрасте мне уже давно пора иметь свою машину. Но этого мне почему-то не хочется. Наверное, потому, что у меня уже была машина. И я до сих пор не уверен, что это я имел ее. А не она меня.

Я тоже стараюсь обходить стороной Валерчика, который в своих хорошо отутюженных женой штанах иногда напоминает мне украинский высший свет в столь редком для него теперь строгом дресс-коде, правда, только своей беспардонной наглостью селюка, вынужденного отчаянно бороться за свое существование с первой до последней секунды.

Попивая кофе из моей любимой коричневой в полоску небольшой глиняной чашки, я размышляю о счастливых, и нет, полосках моей быстро угасающей жизни, о женщинах, которые предали меня, а я - их, и уже не разобрать, кто из нас сделал это первым, о Валерчике и олигархе.

Такие разные, мои женщины, Валерчик и олигарх - они удивительно схожи своей невозможностью для меня изменить их к лучшему. На них не действует ничто. Ни моя любовь, ни поднятая на дороге вверх рука, ни молчание ягнят, которым я встречаю посланные в меня отравленные стрелы Валерчика. Мы начинаем улучшать других, убедившись, что никогда уже не сможем стать лучше сами.

Однажды я увидел Валерчика в еще более возбужденном состоянии, чем обычно.

"Какая сволочь, какая сволочь", - убежденно повторял он, сплевывая себе под ноги. Во время семейной ссоры жена поломала и выбросила его удочки. Лещины на удилища он нарежет себе еще. Но где брать все остальное - леску, поплавки, грузила, крючки - он не знает. Все это теперь слишком дорого.

Если ты хочешь, чтобы стрелками на твоих штанах можно было бриться, тебе надо быть готовым к тому, что в один прекрасный день в качестве компенсации за глажку тебе предательски вонзят нож в самое сердце.

Сколько меня ни убивают, обычно, мне жаль своих палачей. Вот и сейчас, я, сам не знаю почему, тоже чуть не расплакался и подарил ему одну из своих лучших удочек. До развода я часто уезжал на рыбалку. Но после того, как мы с женой расстались, азартное вываживание рыбы из воды неожиданно потеряло для меня всякий смысл. Убегать из квартиры на природу стало не от кого. Да и хвалиться добычей - тоже.

Валерчик с большим трудом воспринял мой подарок. Он тщательно осмотрел на предмет трещин колена телескопического удилища, вытаскивая их по одному. Спрашивал, а почему прикрепленный к лесе в одной точке скользящий поплавок так странно болтается, и где к нему вторая резинка?

Пробовал на ногте большого пальца остроту злого и маленького норвежского крючка и страстно мычал, пытаясь порвать тончайшую немецкую лесу, предварительно сделав на ней узел. Леска выдерживала так и не пойманный мной улов весом до 20 килограммов, из-за чего Валерчик удовлетворенно чмокал, а потом встревожено смотрел на меня и спрашивал - а сам-то чем ловить будешь?

В остром приступе моей хронической доброты я не учел, что теперь рыбьи кости на балкон будут забрасывать моей же удочкой. Но было уже поздно.

Неожиданный для меня подарок злейшему врагу таинственным образом изменил извилистые линии судьбы у меня на ладони. На этой живой карте вырастали новые повороты моей жизни, нарисованные потерянной для меня удочкой. И через несколько дней с утра возле меня притормозил белый Порш. Я уже научился не замечать его так же, как и он не замечает меня.

Любезно приоткрытая олигархом дверца с вопросом "Тебе куда?" ошарашила меня, как моя удочка Валерчика. Мне надо было в Киев.

"Быстро садись, мы тоже едем в Киев", - сказал олигарх. Он вез заболевшего ребенка на обследование в клинику "Борис". На заднем сиденье благоухала недешевым запахом чистой кожи молодая красивая женщина. Рядом с ней сидел бледный темноволосый мальчик лет 10.

Чем отличаются украинские олигархи от просто миллионеров - это умением мгновенно делать правильные выводы в сложной ситуации. И во что бы то ни стало реализовывать свою стратегию до конца, очень часто - других. Стоило заболеть ребенку, как олигарх тут же вспомнил о неукоснительном Божьем правиле милостыни для тех, кто хочет жить долго и счастливо. И вот, я весь белом.

"Извини, но тебе придется слушать классику", - вежливо предупредил меня обычно грубо играющий олигарх, любящий исподтишка придержать соперника у ворот. - Жена закончила консерваторию", - улыбнулся он.

В машине звучал Моцарт. Это был концерт для фортепиано с оркестром ля мажор. Мое любимое произведение, в значительной мере компенсирующее уже долгое отсутствие женщин в моей жизни. Жаль только, что Моцарт плохо готовит, стирает и гладит белье. И совсем отказывается убирать в моей холостяцкой квартире.

"Моцарт говорил, что не знает, кто пишет его музыку. Но - точно, что не он", - сам не знаю почему, вдруг ляпнул я. Она странно посмотрела на меня, быстро отведя взгляд. Когда женщина так смотрит на тебя, ты понимаешь, что у тебя есть шанс. И теперь проблема была только в олигархе.

Всю дорогу до Киева олигарх уныло думал о том, что зря он построил не одну уже церковь. Время от времени он неодобрительно косился на образок Матери Божьей, прикрепленной к зеркалу на лобовом стекле справа от него. Похоже, он считал, что Дева Мария плохо выполняет условия контракта. Надо будет сказать ему о том, что мой Бог, в отличие от людей, нелицеприятен, подумал я. Но я уже точно знал, что никогда не скажу ему об этом. А сам он вряд ли спросит меня.

Время от времени я украдкой посматривал на заднее сиденье с задумчивой красивой молодой женщиной, обнимающей бледного мальчика. Она старательно смотрела в сторону. И еще кто-то третий на заднем сиденье одной рукой играл на фортепиано. А другой держал старинную свечку в канделябре.

Кажется, наблюдательный олигарх заметил, что несколько раз за дорогу мы, замерев, глубоко выдохнули с ней одновременно. И теперь, скорее всего, он похоронит меня рядом со своей любимой лошадью.

Если ты помогаешь другим, надеясь получить пропуск в вечность, тебе надо приготовить шею не к лавровому венку, а ярму. А твой демонический сосед сверху будет сладострастно гадить на твои простыни, как я нагадил на заднем сидении машины олигарха, в которую он так опрометчиво меня пригласил.

Если ты - владелец футбольной команды, тебе всегда надо быть готовым к тому, что купленный за безумные деньги твой самый фартовый игрок раздвинет и, не спеша, пройдется языком по смуглым, со сладкой выемкой художественно выбритого в пиковую масть лобка, бедрам твоей жены, сверху вниз и обратно.

Не знаю, был ли готов к такому повороту событий олигарх. Думаю, что нет. И я - тоже.

Теперь уже в рай меня точно не пустят. И после смерти я снова зависну где-то между небом и землей, как и жил. Расставшись с телом, мы окажемся там же, где пребывала наша душа при жизни.

Боюсь, что слишком многим, как и мне, придется убедиться в том, что на земле кто-то в поношенной черной сутане лишенного сана священника поменял местами таблички с надписями "ад" и "рай". И люди вроде меня, считающие, что у них есть прямой доступ к Богу, и поэтому им не нужен священник, окажутся совсем не там, где предполагали.

Жаль, что до сих пор я лишь отчасти понимаю, хорошо это или плохо? Провести всю свою вечность в этом очень простом и очень загадочном для меня месте, где каждый раз рождается и снова умирает Вселенная, строго ограниченная мной самим двумя убедительно зовущими к себе внутренними изгибами бедер молодой жены олигарха, с выбритым в пиковую масть сладким лобком посредине.

Наверное, правильно, что не пустили меня в рай. Иначе при встрече я от души послал бы на... самого Вольфганга Амадея Моцарта, с непринужденной наглостью украинской политической идиты занявшего предназначенное только мне Иисусом, но, как оказалось, бесконечное на райских рельсах место единственного безбожника.

И теперь получается, что зря я так старательно упражнялся в словесности с олигархом по пятницам.