Художница Екатерина Ермолаева: Личные истории работают сильнее глобальных тем

С Екатериной Ермолаевой мы познакомились еще в 2012 году, когда она работала с публичным пространством в Донецке и анализировала поведение разных людей, сравнивая его с поведением животных.

В Донецке Катя провела несколько проектов, о ее работе дискутировали в местных газетах и на телевидении. Фактически, Михилыч – под таким псевдонимом она создавала стрит-арт – застал людей врасплох: раньше такого искусства в стерильном Донецке не было.

Вскоре Ермолаева уехала в Киев, где начала работать с другим пространством – галерейным. В 2016 году художница попала в шорт-лист номинантов Национальной премии PinchukArtCentre, где представила очень личную работу, рефлексию на тему войны и памяти.

Ермолаева перестала заниматься графикой и сегодня работает в новом для себя жанре – создает разные образы героев, конструирует женские и мужские идентичности и передает это с помощью фотографии.

Ее новый проект "Интротурист" можно увидеть в выставочном пространстве Closer до конца недели.

В разговоре с УП.Культура Екатерина Ермолаева рассказала, почему больше не работает с публичным пространством, а также о своей новой художественной практике.

– Расскажи о новой выставке, которая сейчас проходит в Closer.

– Выставка в Closer – это адаптация проекта "Интротурист", которую я реализовала несколькими месяцами ранее в Ужгороде в рамках резиденции "Вибачте, номерiв немає" (базируется в отеле "Закарпатье").

Фото: Дмитрий Ларин

Изначально я ехала работать с отелем, но немного в другом ключе. Однако, пожив в отеле и понаблюдав за постояльцами, я заинтересовалась их историями. Таким образом я решила создать героев, которые гипотетически могли бы там оказаться. Все они проводят одну ночь в отеле, у каждого есть своя тайна.

Не менее важным является сам образ отеля, который напоминает некий параллельный мир со своей особой внутренней жизнью и своими правилами. В его стенах каждый может высвободить нечто, скрытое от социума, не боясь осуждений, может прожить параллельную жизнь.

Особым опытом для меня стало личное проживание каждого персонажа. В итоге, в моих героях оказалось очень много от меня. Есть некое общее состояние, которое все они переживают.

Во многом это моя самая личная работа. Личные истории, на мой взгляд, работают сильнее больших глобальных тем, поскольку знакомят зрителя с людьми. Из частных историй, личных трагедий складывается картина общества.

В этом проекте я была ответственна не только за себя как художника, но и за "своего другана" – персонажа, который точно знает, что ему нужно. Со своими героями я фактически срослась, но кому-то удалось от меня ускользнуть.

Например, когда я прожила историю учительницы и глянула на фотографии, поняла, что совершенно не знаю ее.

Фото из Instagram Екатерины Ермолаевой

Этот проект очень близок к кино, только вместо видео сюжет показан с помощью ряда фотографий, на которых запечатлены то или иное действие либо деталь, важная для истории в целом. Каждый персонаж инсталлирован отдельно и таким образом, чтоб зритель мог проникнуть в его жизнь, войти в это состояние.

Я не знала, где можно показать подобный проект в Киеве, так как пространства галерей с их белыми стенами полностью противоречили его концепции. Не совсем типичный черный зал Closer очень естественно подчеркнул атмосферу таинственности происходящего с героями, спрятал их истории под черным пологом.

– В какой форме ты бы хотела дальше с этим работать: написание сценариев, фотография, видео или что-то еще?

– Мне понравилось работать с отдельными историями, понравился момент фиксации этих историй на камеру – в этом есть много от кино, но мне интересна сама раскадровка, застывший момент.

На самом деле я ехала на резиденцию делать фотопроект, не имея фотоаппарата, компьютера и даже не умея фотографировать. Все снимки сделал Миша Мельниченко. На данном этапе мне важно самой проживать написанные истории, поэтому фотографировать пока будет кто-то другой. Сейчас это эксперимент над собой, потом, возможно, я уйду из кадра.

– В этом году ты начала работать с социальными сетями, в частности, с женскими и мужскими образами, транслируя их в Instagram и Facebook. Расскажи об этом проекте.

– Это странный проект. В детстве я всегда в кого-то переодевалась и вживалась в какие-то роли, мне это очень нравилось – экспериментировать, быть кем-то еще.

Фото: Дмитрий Ларин

Когда я в этом году думала о том, что мне делать дальше и с чем работать, я вспомнила, что меня радовало в детстве. Начала экспериментировать с образами, сначала одна в своей комнате, когда никого не было рядом. Потом в какой-то момент я завела себе аккаунт в Instagram.

Сначала мне было странно и некомфортно делиться такими фотографиями, особенно теми, которые могут быть расценены как провокационные. Но чем страшнее мне было, тем жестче я придумывала образ.

Я понимала, что для каких-то друзей и родственников это будет табу. Как-то моей маме даже сказали, что я делаю нечто неподобающее. Но родители спокойно к этому относятся, им даже интересно следить за мной в соцсетях.

Такие фотографии – это своего рода вызов, в частности, самой себе и своим комплексам. Я задавала себе вопрос: почему мне дискомфортно в таком образе.

Результатом стал проект, экспонированный на выставке "Let's Queer – Let's Art" в рамках Фестиваля Равенства, кураторами которого выступили Лизавета Герман и Маша Ланько.

Свои фотографии я дополнила найденными в корпоративных блогах и пособиях правилами ведения своей страницы, которые призваны помочь создать привлекательный для работодателя и общественности образ.

Фото из Instagram Екатерины Ермолаевой

– В итогах прошлого года тебя также называли одной из интересных художниц, в частности, Ольга Балашова отметила твой проект в социальных сетях. В нынешнем году онлайн-издание Левый берег включило тебя в список перспективных молодых украинских художников. Как ты к этому относишься?

– Для меня это было удивительно. Но мне кажется, что такая реакция возникла благодаря моему присутствию онлайн. Я мониторила инстаграмы людей, живущих в Европе, в них есть вещи намного более откровенные и странные, чем мои фото. Но на меня подписываются представители арт-среды США и Европы, совершенно не зная меня. Выходит, им тоже интересно то, что я делаю.

На самом деле я изначально не хотела заводить себе Instagram, но в какой-то момент поняла, что это помогает нащупать в себе много вещей, о которых я не знала, найти единомышленников или людей, вдохновляющих тебя по всему миру.

– Давно хотела спросить тебя о Михалыче. Что с ним происходит сегодня, куда он пропал?

– На самом деле он появился случайно. Я не планировала заниматься стрит-артом, возможно поэтому Михалыч так быстро исчез. Переехав в Киев, я иначе взглянула на публичное пространство, на зрителя.

Сделав несколько проектов я поняла, что это не совсем то, с чем мне хотелось бы работать дальше. Я ощутила потребность попробовать себя в замкнутом пространстве – не обязательно галерее, уйти от плоскости и т.д.

Фото: Дмитрий Ларин

– Ты работала в публичном пространстве Донецка и Киева. В чем отличие?

– В Киеве я ощущала особую ответственность. Здесь много исторических кварталов, мест, ценных сами по себе.

В Донецке такого намного меньше, и там в этом плане гораздо легче работать. Мне было проще обращаться непосредственно к зрителю, игнорируя архитектурный контекст, которого там, если честно, толком нет. Да и зритель был мне хорошо знаком.

В Киеве я пришла к выводу, что не могу больше открыто высказывать свою позицию людям, о которых ничего не знаю, в месте, которое мне мало знакомо.

– В Донецке твои работы были очень востребованы. Их обсуждали в местной прессе...

– Я поняла, что цель достигнута, когда начали появляться последователи, когда люди начали реализовывать свои идеи в публичном пространстве. Именно этим Михалыч был ценен для меня.

Михалыч. Проект "Со стороны". Донецк, 2011 год

Ведь как все начиналось? В городе тогда только-только появилась ИЗОЛЯЦИЯ. Там планировали провести мастер-класс о публичном пространстве и стрит-арте.

Меня охватил донецкий патриотизм, я подумала, что первый проект, который должен быть реализован в публичном пространстве, должен быть реализован именно донецким художником, а не художником извне.

Если бы не этот факт, возможно, мой проект провалялся бы долго или не был бы реализован вовсе.

– А как вообще возник твой первый проект "Со стороны"?

– Мы сдружились с ребятами, работавшими тогда в ИЗОЛЯЦИИ. Они часто упоминали стрит-арт и спрашивали, почему в Донецке никто им не занимается.

Я не собиралась работать с улицей, но в ходе общения с девочками из ИЗО начала больше узнавать об этом направлении, техниках работы и представителях.

Фото: Дмитрий Ларин

Толчком послужило предложение подруги все-таки сделать в Донецке стрит-арт проект на социальную тематику – тематику, с которой я в подобном ключе никогда не работала. Но уже с появлением первых набросков это начало меня увлекать.

– Интересно, что и ты, и Витя Корвик из группы "жУжалка", и многие другие работники культуры закончили именно Донецкую национальную академию строительства и архитектуры. Почему ты решила работать в художественном поле?

– Изначально я хотела пойти в художественную школу, и потом мечтала поехать учиться или в Киев, или в Харьков, но так сложилось, что в тот момент я не могла уехать из города.

В художественное училище я не пошла потому, что это не дало бы мне высшего образования, на котором тогда настаивали родители.

Вообще меня хотели отдать на экономический факультет, и я почти уже готова была поступить туда, но в последний момент мне удалось отвоевать архитектуру, так как это был единственный ВУЗ, способный дать хоть какое-то художественное образование, в пределах региона.

– Так случилось, что образы, которые ты тогда разрабатывала, стали сегодняшними репрезентантами региона в медиа. Будешь ли ты продолжать разрабатывать эту тему с учетом нового контекста?

Фото из Instagram Екатерины Ермолаевой

– С тем, что эти образы характерны для конкретного региона, я абсолютно не согласна. Каждый, кто минимально ездит по Украине, встречает их повсюду.

А вообще эти ребята встречаются и далеко за пределами нашей страны.

– Ты говорила, что тебе не интересно заниматься социальной критикой. С чем это связано?

– Для меня это слишком болезненный и неоднозначный процесс. Последние два года я даже не читаю новости. Мне важно позвонить родителям и спросить, как у них дела – это основная новость на каждый день.

– В своем творчестве ты всего несколько раз затрагивала тему Донецка: на выставке, посвященной переселенцам, в ИЗОЛЯЦИИ и в проекте для конкурсной программы Национальной премии PinchukArtCentre. Как ты относишься к этой теме?

– Во время Майдана было много художественных спекуляций на эту тему. Когда видишь вокруг волонтеров, которые пытаются помочь действенно, перестаешь понимать, как в этом случае должно работать искусство.

Фото: Дмитрий Ларин

Но в какой-то момент я не смогла игнорировать внутреннюю боль, накопившуюся за время конфликта. Мне важно было сказать об общем через личные переживания.

– Ты довольна тем, как реализовала эти личные проекты?

– С "Гудком" все было просто – это аудиоинсталляция с записью самого гудка ДМЗ. Я по нему скучаю до сих пор, ведь в Донецке по нему выверяли всю жизнь.

Из трех проектов, в которых я поднимала эту тему, я бы отметила, работу "И ничего больше" для проекта DIALOGIA в Арсенале, посвященного переживаниям о близких людях в условиях перегруженного информационного поля. Это был первый выплеск очень личного.

У меня были некоторые сомнения по поводу работы для PinchukArtCentre, но один важный момент их перевесил. Я тогда рисовала на стене и пыталась воссоздать интерьер родительского дома, который давно не видела.

Рисуя свой дом, по мере его готовности, я ощутила, что галерейное пространство становилось моим личным. Помню, когда дорисовывала родительский диван, ощутила теплоту домашнего комфорта.

Также интересно было работать с памятью. Я была уверена, что воссоздала какие-то предметы неточно, неправильно расположила их в интерьере. Но потом, когда мои родственники приехали на выставку, оказалось, что все нарисовано так, как на самом деле.

Я не очень люблю сентиментальные вещи, но мой проект действительно вышел сентиментальным. Я пыталась все время отойти от слащавости и хотела добавить какой-то жесткости, но потом поняла, что невозможно высказаться о своем доме в брутальной манере.

Я выписывала все с заботой и любовью. Мне было важно мнение моей семьи о проекте. В итоге, когда родные посетили выставку и ходили по экспозиции, все время повторяли: "Давайте вернемся домой", имея в виду мою работу.

– Я хотела бы поговорить с тобой поговорить о цензуре. В одном из своих интервью ты рассказывала, что вешала свои работы в шесть утра, а в девять их уже не было...

– Это история, связанная с Донецком, ведь у нас очень активно работали городские службы, город был "стерильным". Поэтому тут немного другая ситуация, здесь не было цензуры.

[L]В Киеве я только один раз столкнулась с недовольством. Мне написали, что работа не нравится, на что я ответила: "Хорошо – закрасьте".

– В том интервью ты говорила, что в галерейном пространстве зритель лишен права на несогласие. Но примеры Арсенала и выставки Давида Чичкана говорят о том, что зрители вполне могут не согласиться с работой и в галерее, совершив публичный акт несогласия.

– Это вскрывает множество социальных вопросов, о которых необходимо задуматься.

На улице любой прохожий может уничтожить работу художника, не приводя никаких обоснований – и будет иметь полное право на это. То есть может реализовать свое несогласие как ему угодно.

В этом плане улица как публичное и общее пространство – полная противоположность галерее.

Галерея же – место коммуникации, которую, как показал опыт, жесты цензуры и вандализма как раз делают невозможной.

Катерина Яковленко специально для УП.Культура