Добровольцы. Жить для других

Невидимая граница разделила страну на две части. На этой границе не дежурят пограничники, она не нарисована на карте страны, к ней не ведет ни один указатель.

И, нет – на этот раз речь не о границе зоны АТО.

Пока полстраны в анабиозе пульсирует в лучах стробоскопа, наводняя ночные клубы и лаунж-бары, другая половина яростно сражается за будущее своих детей и внуков, живя двойной жизнью – для себя и для других.

– В моих сутках больше двадцати четырех часов. Днем – шопинг такой, по складам, по аптекам, формы шьют... Ночью – пакуем, утром возим. В офис потом, поработать… И дальше по расписанию! – смеется Света.

До Майдана она была домохозяйкой. Звонит телефон, и она долго, вычурно матерится. Кто-то на другом конце трубки виновато оправдывается. Что-то насчет бронетехники, запчастей.

– С кем ты так жестко? – смеюсь.

Называет фамилию. Министерскую. Командный состав. Смеемся вместе. Время такое.

Встреча в кафе, за чашкой черного кофе. Позывные вместо имен, частоты радиосвязи, машины без номеров, партия ушла, партия в пути, погрузка, доставка, непонятные постороннему аббревиатуры, таможня дала добро...

Мы оборачиваемся на голос – сзади нашего стола ванлайфовский загорелый мальчик просит поменять бутылку "Perrier" на воду без газа. Пронзительно врывается в нашу, уже ставшую привычной, жизнь волонтеров-снабженцев эта другая, выпирающая своей пошлой неуместностью, другая реальность.

В ней не сбивают самолеты, не стреляет артиллерия, не грохочет такая близкая, смерть. Их воздух не отравлен кислым запахом пороха, дымовых завес и горящих после артобстрела полей.

...В вагон метро заезжает парень в инвалидном кресле. Кто-то брезгливо морщится, глядя на культю правой ноги. Кто-то прячет глаза.

Он не просит денег. Он вообще ничего не просит, рывками закатывая кресло в угол вагона, он смотрит в пол, задумавшись о своем.

Ему 27. В его стране – война.

Он – доброволец. Таких, как он – десятки. Но тысячи тех, кто, получив повестку, находят способ остаться дома.

* * *

Три недели они просыпаются по команде "подъем". Три недели рядом со мной – те, кто ушли добровольцами, чтобы защитить свой край.

Они здесь не за деньги. Не за две тысячи гривен зарплаты и не за солдатский паек. Завтра многие из них уедут на фронт.

Сейчас поздняя ночь. Но офицерам не спится. Тлеют сигареты. Лязгающий рык заведенной бронетехники, лай потревоженных собак. Вдалеке, за лесным массивом гроза набирает силу. Бьют подряд молнии.

– О, "АГС-ы" пошли! – шутит сержант.

Его позывной "Старик". Дома, в Киеве у него свой бизнес, жена, двое сыновей. Ему 48. Он – доброволец.

Звонит телефон. "Жена", – шепчет он, и разговоры вокруг замолкают.

Завтра его батальон уедет на передовую. Но он не расскажет об этом жене. Он уедет, и каждый вечер будет говорить, что он все ещё недалеко, под Киевом, в своей части, и у них все спокойно, и на фронт пока – не перебрасывают.

"Пусть она спит ночами спокойно... "

Каждый звонок – как последний. Положив трубку, Старик долго еще смотрит в экран старенькой Nokia, молчит...

Они ушли из дома. Из отцов и детей они, может, уже завтра станут смазанной чернильной статистикой поперек линованного листа А4. Или как кости в горле станут, но вернутся назад.

Каждый повторяет: "А кто, если не мы?.."

* * *

Пограничный пункт неподалеку от Одессы. Везем бронежилеты, разгрузки, таможенные процедуры, разговоры, вопросы...

– Вы бы хоть нам ... да хоть пару бы оставили? – смотрят с надеждой.

– Не, Тоха, пусть пацанам везут, нам ещё неделю тут сидеть, а у десантуры там, под Горловкой – жара! – перебивает старший лейтенант товарища.

Здесь не слышно войны. Но она близко. Через неделю часть погранцов перекинут на фронт. Держать границу между Россией и Украиной.

– Наши там были уже. Ротация... Мы, погранцы, там – между двух огней: сзади российская артиллерия, спереди сепаратисты, а свои – далеко.

Как выжили – не знают...

Угощаю сигаретой пограничника по имени Вадим. На таможнях грузы военным стоят-задерживаются по нескольку дней. Руками разводят – бюрократия. Вот и с нашим грузом – проблемы. Показываю машину, меня ведут внутрь КП, где сидит начальство. Объясняем куда, что, кому.

Вдруг, с серьезным видом слышу жесткий голос майора: "Тысяча долларов, и груз проводим через час!"

Как душем ледяным окатывает – готовлюсь высказать всё, что думаю, звонить, бить тревогу... Как вдруг сидящие рядом таможенники начинают громко хохотать.

– Поверил! – смеется в голос самый молодой из них, с веселыми глазами.

Это у них юмор тут на таможне такой теперь. Профессиональный.

На столе два флажка – Украины и Евромайдана. Потрепанные. На сердце теплеет: может, и правда? Может, изменилось? Может, насовсем?

Так и знакомимся. Пожимаем руки.

Вадим – пограничник уже 11 лет.

– Вы говорите, вот у нас, вот в армии коррупция... А понимаете, у меня зарплата – тех же самых триста долларов. А что такое сейчас триста долларов? Не живем – выживаем.

Нас забросят – не знаю куда, все равно война там везде. Посмотрите на мою разгрузку (показывает) – это клеенка. Порвется, как нечего делать. Броник я себе сам брал.

– Так он же минимум тысячи три стоит? – говорю.

– Ну, накопил... а куда деваться?

Вадим отстреливает щелчком сигарету, идет работать. И я понимаю, что стоит за этим "накопил". Две, три зарплаты, поделенные надвое. Три сотенных зеленых бумажки, которые, может, через несколько дней спасут его жизнь.

– Только вы правду пишите, а то рассказывают такое...

Нашего парня, погранца, недавно наградили... Он с Луганска вернулся с пулевым, ему на камеру – ну, для телека – медаль вручают, конверт. А в конверте – пятьсот гривен. А через неделю у него из зарплаты эти пятьсот гривен вычитают. Две тысячи гривен зарплата – он же рядовой...

Таких Вадимов – каждый второй на той войне, которую называют АТО.

* * *

Говорят, есть такая профессия – Родину защищать.

Но у нас теперь есть новая – называется – "ангел". Ангелы-хранители. Так зовут волонтеров-снабженцев некоторые солдаты, смеются.

Мы встречаемся с девушкой Таней на окраине Днепропетровска. Она приезжает за рулем своей машины, трогательно-розовой малолитражки.

Заходя в подъезд, долго счищает грязь с военных ботинок, отряхивает испачканную "полевку". Где-то в багажнике у нее – туфли от Valentino, лежат как напоминание о жизни, которую можно назвать "прошлой". В прошлом – она стилист в дорогом салоне. Сейчас – она – "ангел-хранитель". Работа такая.

"Развела тут деятельность! Ненормальные! Не пачкайте пол своими сапогами!" – разоряется консьержка ей вслед, буднично, зло.

Таня, закусив губу, плачет, нажав кнопку лифта. Она каждый день видит глаза парней в берцах, которые как дети на Рождество, радуются каждому подарку, каждой обновке – КЗСам, палаткам, разгрузкам...

За чашкой чая рассказывает о своем сегодняшнем дне. Нервно крутит в дрожащих от усталости пальцах сигарету.

На полу маленькой кухни – таз с водой, в нем отмокает одежда. Вода красно-бурая от крови. Сегодня Таня помогала спасать жизни. Сегодня она снова ездила туда. Как и каждый день последнего месяца.

Ее подопечные – батальон, который уже второй месяц в зоне АТО. По ночам ей привозят бронежилеты, утром она возит их к ним, маленькая бесстрашная девушка на розовой малолитражке.

– Душу свою на них надела бы!.. – говорит она, и снова плачет, выполаскивая руками по локоть в мыльной пене камуфляжные штаны, бурые от крови.

* * *

Батальон добровольцев. Больше трехсот человек. Молодых тут почти нет. Ветераны Афганистана, Чечни, второй Чечни. Кто-то в прошлом – майдановец. Они взяли на себя ответственность и несут этот крест.

Тут нет "канонической" муштры, "дедовщины" и бессмысленных приказов. Здесь никто не проверяет, как застелена кровать и разглажена подушка. Просто потому, что их тут ни у кого нет. Койка, каремат, спальник.

Здесь собрались взрослые люди, готовые, если надо, положить свою жизнь за судьбу страны.

Тут не выступают с пафосными речами, сюда не приезжают модные киевские поэты и звезды эстрады.

Только радио звучит из окна второго этажа. Вещает...

Военный город, шлагбаум и БТР на въезде. За шлагбаумом другая жизнь. Цветная, полная лета. Здесь, в лесу – тихо. По ночам строчат пулеметы, глухо кашляет СВД, холодный воздух звенит от учебных взрывов. Учебный блокпост тренируется без перерывов.

Тут готовятся к войне, дышат войной, живут войной. Учатся выживать. Дома остались семьи. Дома остались дети.

Первые сутки полной боевой готовности.

Луна стоит полная, рыжая, как соседский пес. Построение на плацу сегодня – за полночь. Там, в Киеве – решили судьбы. Всем кто не готов уезжать на передовую – предложили остаться в части. В резерве.

Никто не остался.

Ночью, в палатке, подсвечивая себе фонарем, марает и теребит клочок бумаги солдат. Считает. За него, убитого, семье – 200 тысяч. Считает, если мамке хватит заплатить за дом раньше срока кредит. Потеет, трудится.

Мерцает и хрипло вещает в коридоре телевизор. О разном. Надежда. Передают, что может быть, завтра – война. Молча смотрим. И вроде хочется, чтобы все быстрей кончилось – и вроде, вдалеке мерцает в памяти окнами дом, скошенная трава у порога, молоко на столе, запах любимых волос, и лампада в углу тихо дышит...

Но это все – за спиной. И глаза, вцепившись колючими зрачками, смотрят вперед, и ждут. Своей очереди ждут, с нетерпением, и страстным желанием, одно слово на губах – "скорей". "Скорей уже мы…"

* * *

Если бы вы могли услышать их разговоры шепотом, в темноте... О жизни, о горе, о счастье.

Они думают о вас, безымянные люди, которых они не знают в лицо. О вашем будущем, ваших детях, о своих матерях.

Завтра они отдадут свою жизнь в водовороте крушащей судьбы мельницы войны. И многие из них не вернутся.

...Заведены за окном машины. Свозят их, заправляют, готовят.

Заведенные часы на запястье меряют ночь. И в открытых глазах – желание жить, спасать свою страну, Украину, идти до последнего в свой, но ставший вражеским, край.

Один из многих батальонов, безымянный номер. Ему повезло. У него есть свой Ангел. Каждый день он/она, по второму-третьему кругу обзванивает знакомых, в который раз, пишет в соцсети, кричит: "Помоги!" Может быть, сегодня откликнется кто-то ещё. И именно эти сто гривен спасут жизнь ещё одному.

Каждый день они говорят: "Кто, если не мы?" И несколько сот человек держат тяжелое, синее небо.

Если каждый второй, каждый третий скажет себе: "Кто, если не я?" и проживет один день своей жизни не для себя, а для них – они вернутся домой.

И может быть – все.

Кристиан Жереги, специально для УП.Жизнь