"Почему мы дома". Две истории с Востока

"За последний год сотни семей с детьми вернулись. Сначала между взрослыми был конфликт – те, кто пережил обстрелы, не готовы были воспринимать тех, кто возвращался", – рассказывает Ирина Прибинская, методистка из Станицы Луганской.

Она уезжала и тоже вернулась.

"Мой четырехлетний сын постоянно плакал: Хочу домой, включи телевизор, посмотри, вдруг война уже кончилась, – говорит об этом спокойно и мягко, никого не обвиняя, – Уже больше двух лет под обстрелами, все просто очень устали от войны, хочется выспаться".

Даже те, кто нашел себя на новом месте (как предприниматель из Донецка Богдан Чабан или ландшафтный дизайнер из Алчевска Олег Божко), признаются, что им многого не хватает – круга общения, связи с родственниками, да и просто родных ландшафтов и запахов.

И неизвестно, что страшнее – эта перманентная тоска по родине или реальная физическая опасность.

Именно поэтому многие, даже оказываясь в довольно опасных обстоятельствах, предпочитают оставаться дома, покуда это возможно, как анестезист из села Сартана Сергей Пичахчи.

Или, как бы иррационально не звучало, возвращаются с детьми на линию огня, как Ира Прибинская.

Они осознают, что стали заложниками ситуации.

Неплохо было бы, чтобы это осознавали не только жители прифронтовых территорий, но и все те, кто не пытаясь разобраться, обобщает до "они сами этого хотели".

ИРИНА ПРИБИНСКАЯ,

методистка из Станицы-Луганской

Каждая вторая семья с этим столкнулась – кто-то остался здесь, кто-то на той стороне, очень много семейных связей порвалось.

Все знаем, что там сильно промывают мозги. Мне подруга, с которой вместе учились, звонила из Луганска и снова все тоже: "К вам же "Правый сектор" зашел — насилуют, убивают?"

Я говорю: "Иду на работу, ребенка в садик веду, и в садик военные привезли два ящика тушенки, три мешка картошки, сгущенку, игрушки и книжки".

Если человек здесь не был и не знает, что здесь происходит, какое он имеет право нас в чем-то обвинять или говорить, как нам тут правильно жить?

У нас много безработных. Поселок вообще-то железнодорожный, а сообщение сейчас перекрыто. И другие предприятия только-только начинают восстанавливаться.

Мы были очень тесно связаны с Луганском, и сейчас есть те, кто вынуждено живет и работает там, просто потому что нужно кормить семью.

Какая там работа?

Рынок. Или сфера обслуживания — наращивание ногтей, парикмахерские…т. д. Тут вряд ли я пойду наращивать ногти, потому что за эти деньги могу неделю кормить ребенка. Да и потребности такой нет. Есть поважней проблемы (улыбается).

Ирина: "Если человек здесь не был и не знает, что здесь происходит, какое он имеет право нас в чем-то обвинять или говорить, как нам тут правильно жить?"

Обстрелы продолжаются уже больше двух лет.

С 11 мая, после злосчастного референдума, здесь непонятно что было, чьи пули над нами свистели. Потом мы уже знали, что в определенные часы начнут стрелять, что после шести вечера нельзя отходить от подвала, а в девять утра можно спокойно сходить за хлебом, потому что тихо. Просто берегли себя, дальше двора лишний раз не ходили.

Со середины июля были без света, без связи, без телевидения. Из новостей – только погода за окном.

18 августа зашла украинская армия, наконец-то возобновила работу наша администрация, начали завозить продукты. Но ремонтировать электросети было нецелесообразно – днем починишь, а вечером опять все разбомбят. Так и не было света до середины ноября.

"Скорой" в период обстрелов не было. Единственный транспорт, который пропускали, – машина с хлебом, и она неоднократно приезжала простреленная. Хлеб привозили раз в сутки. Люди знали, что надо к половине девятого пойти к магазину. Там и обменивались новостями – рассказывали друг другу кто что видел-слышал, как ночь пережил.

Садики год были закрыты – с июня 2014-го по май 2015-го. Школы пытались работать на свой страх и риск. В эту школу было два прямых попадания.

Можете себе представить, что такое зимой два месяца без электричества — ни тепла, ни света, ни воды? У кого генераторы, могли хотя бы подзарядить мобильные телефоны или посмотреть новости какие-то раз в неделю. И опять-таки знаете, какая у нас беда? Тут нет украинского телевидения. Мы смотрим LifeNews, "Россия 24". И что мы можем там увидеть? Естественно…

Был период, когда людям стало все равно – Украина, Россия, Малайзия – только не стреляйте. Жить два месяца под постоянным обстрелом... Многие бабушки уже просто просили: "Та краще б мене вже вбило, скільки можна".

Сейчас больше стреляют по позициям военных, по полям-лесам, а тогда обстреливался поселок – садик, больница, школа, многоэтажки. И самое страшное – когда сидишь в подвале и не знаешь, что происходит вокруг, кто стреляет и когда это кончится. И больше всего хочется, чтобы включили свет и можно было вымыться, приготовить еду, постирать вещи.

Подвалы – это тоже "на удачу". Мне с ребенком просто спокойнее было спать в подвале, чем возле окна. Хотя я понимала, что если прилетит, то никуда от этого не денешься.

В подвале просидели с конца ноября 2014-го до 14 февраля 2015-го. Новый год так встречали – все ждали чуда, но в десять вечера перебили свет и все… опять началось. И 1 января был обстрел. В гости не ходили. Никто из дома не выходил лишний раз. Даже за водой мелкими перебежками.

Вот сосед вышел набрать воды, прилетел снаряд, нет больше соседа… Ну не повезло.

Так страшно осознавать, что мы уже к этому привыкли. Попала? Ой-йо-йой, но хорошо, что не мне. Ранило? Ой-йо-йой, но хорошо, что моих там не было. И люди в этом не виноваты. Начинается обстрел, а ты лежишь в кровати и думаешь: опять спать не дают. Не о том, что это может угрожать жизни моего ребенка или моей, и что надо куда-то бежать прятаться, а просто о том, чтобы выспаться. По-моему, это ненормальная реакция для нормальных людей (улыбается).

Станица-Луганская после обстрелов

Мы пробовали уехать, но через месяц пришлось вернуться, потому что мой сын постоянно плакал: "Почему мы не дома? Хочу домой, включи телевизор, посмотри, вдруг война уже кончилась".

Когда мы вернулись, здесь начались интенсивные обстрелы. Как-то мы сидели с ним в подвале, я у него спросила: "Тебе не страшно? А он сказал: я дома, почему я должен бояться".

В подвале была моя семья, родители, семья соседей – две сестры, у одной из них маленький ребенок, две бабушки, то есть 10-15 человек собиралось. Первое, что я сделала, – запретила причитать взрослым. Я сказала: "Не надо слез, не пугайте детей".

Шахматы. Книжки. Когда была возможность зарядить ноутбук – мультики, но это была редкость, – электричество экономили как могли. Ребенку было тогда четыре года, мы учили буквы, я читала ему и русские, и украинские книжки. Але "Кобзарик" був червоний, тому йому більш подобався.

Некоторые вещи трудно объяснить сыну.

Он спрашивает: "Мам, а почему по нам стреляют, потому что мы плохие? Почему нет света? Почему он уехал, он больше никогда не приедет?"

И в то же время слышим взрыв, он говорит: "Мама, не бойся, это стодвадцатка лупанула, это не по нам".

Когда маленькие дети по звуку определяют оружие… Я понимаю, что, скорее всего, он слышит это где-то, а потом просто повторяет… но ничего хорошего в этом нет.

Может быть, прозвучит цинично, но мы все здесь стали очень циничными – просто надо думать о том, как жить нашим детям, что мы можем сделать для них.

Я стараюсь не вспоминать о смерти. Честно? Убрала все фотографии, все, что могло бы напоминать… Потому что когда внезапно накрывает, ребенок подходит, вытирает тебе слезы и говорит: "Мам, не плачь, все будет хорошо", – и смотрит понимающим взглядом.

Так вот, я не хочу, чтоб это проникало глубже и глубже в моего ребенка. Позже он все равно все узнает. Даже если не я ему расскажу. Но не сейчас. Пока я ему не могу объяснить, а он не может понять, почему так случилось. И так каждый учитель, каждый родитель – сейчас мы можем только ограждать детей от всего того негатива, который на нас внезапно свалился.

Когда открылись школы, мы начали менять окна, крыши, клеить обои, потому что, поверьте, это ужасно – проходить мимо школы и видеть шторы, которые болтаются на фоне обугленных стен.

Когда открылся садик, у людей появилась вера. Где-то гремит… но не переживай – садик же работает. Все нормализуется: дети пошли в школу, в садик, бабушки пошли печь пирожки.

Коллектив, уроки, общение возвращают детей к нормальной жизни – когда они приходят в нормальные классы после обстрелов, на музыку или на физкультуру, когда просто могут вместе почитать книжку.

Нам нужны детские площадки – сейчас они либо разрушены, либо… все равно разрушены.

Нам нужны спектакли, мастер-классы, конкурсы.

Ирина: "Коллектив, уроки, общение возвращают детей к нормальной жизни – когда они приходят в нормальные классы после обстрелов, на музыку или на физкультуру, когда просто могут вместе почитать книжку"

Верите, я за эти годы ни разу не была в кино. Для этого надо ехать в Северодонецк, три часа, и обязательно успеть обратно до 18:00, потому что закроют блок-пост.

Когда у нас был "Фестиваль мира", я поймала себя на мысли, что уже два года не видела, как наши люди просто улыбаются. Мы все на какой-то момент попали в ту довоенную, мирную Станицу. У нас отрыли памятник "Станиця Луганська – центр миру". Была выставка прикладного искусства, самодеятельные коллективы со всей области, Сергей Жадан и Анжелика Рудницкая, все-все… Полевая кухня. Поздравили молодоженов и новорожденную Марийку.

Сейчас в Станице 560 дошкольников и 2471 школьник. И новорожденные – 10-15 детей, которым до года. Живем, рожаем, воспитываем.

В садиках психологи работают – минимализация пост-стрессовых расстройств, в основном арт-терапия. Деток легко отвлечь-увлечь. Песочек полепили, цветочки нарисовали, солнышко светит, мама рядом – все плохое забыли и все уже хорошо.

Со старшими, которые все видят и понимают, тяжелее.

С прошлого года у нас процентов восемьдесят детей выезжали на летние и зимние каникулы – в Карпаты, на Буковину, в Киев, Тернополь и Одессу. Это просто супер, что есть возможность их выдернуть, вывезти, оздоровить, они возвращаются действительно веселые и одухотворенные. До войны совсем не каждый мог себе позволить выехать куда-то дальше Луганска.

Но у них дома все должно быть хорошо, потому что из сказки ты приезжаешь… снова сюда.

Все дети, которые где-то побывали, продолжают общаться со своими новыми друзьями – Вконтакте, Одноклассники, Фейсбук. Кроме того, они пишут друг другу письма (улыбается).

Первая школа Станицы Луганской участвует в польско-литовском проекте. И дети, и учителя ездили в Литву. Все это вдохновляет.

Сейчас наш район попал в проект "по обмену опытом" – наши педагоги поехали на Западную Украину, а оттуда приехали в Беловодский район. К себе пока не рискнули пригласить, еще сами не знаем, что у нас будет утром.

Мы научились так жить. Бывает, всю ночь стреляют. А утром солнце встало, люди приводят себя в порядок, идут на работу, дети – в садики и школы, на уроках засыпают, потому что ночью не спали. Просто все теперь знают – полдевятого, сейчас начнется…

За последний год сотни семей с детьми вернулись в Станицу. Сначала между взрослыми был конфликт – те, кто пережил обстрелы, не готовы были воспринимать тех, кто возвращался. Мы тут такие разнесчастные…

В детях такого нет, но разница все равно заметна: которые здесь пережили, более дружные между собой, которые вернулись – более спокойные.

Сейчас и взрослые становятся толерантнее друг к другу, понимают, что мы просто заложники ситуации и ссоры ни к чему хорошему не приведут. Каждому надо делать шаг навстречу друг другу, брать за руку чужого ребенка. Только вместе мы сможем выжить, вот буквально! Яркий пример: сидит в подвале 10 семей, и только одного отпускают сбегать за хлебом на всех.

Многие возвращаются с той стороны со словами: "Что та ЛНР – тут я дома". Как бы там ни было – дорого, холодно – но вокруг мои соседи.

Я не понимаю людей, которые пошли в ополчение. Зачем? За идеей? Не хватало острых ощущений? Сейчас наконец приходит ощущение того, что пора прекращать играться в войнушку.

И сразу в голове: зачем столько погибших? Не знаю. Знаю только, что надо объединяться, бороться за мир, самим защищать себя, будущее своих детей, свой поселок, а не ждать, когда кто-то решит за нас, надо брать ответственность на себя.

Ирина Прибинская – методистка из Станицы-Луганской

СЕРГЕЙ ПИЧАХЧИ,

анестезист из села Сартана вблизи Мариуполя, несколько лет назад участвовал в фестивале АртПоле в составе танцевальной группы

Тот снаряд, который упал у нас во дворе, мы собрали – часть к соседям упала, часть– возле моего дома, сама боеголовка – к другому соседу в огород…

У нас фото и видео есть – на телефоне. Днем не видишь, скорее слышишь. А ночью можно и "грады" увидеть. Когда из гаубиц стреляют, то такой характерный звук – как бы разрезает воздух. А когда визжит что-то в воздухе – это из минометов.

В последний раз, когда обстреливали Сартану, пострадало двенадцать домов. Благо, один человек только погиб. Ну, это не благо, конечно. Но хорошо, что не пострадало много людей. Этот человек из Донецка переехал, купил здесь дом, – его даже в больницу не повезли, на месте убило.

Сейчас меньше стреляют. И мы лучше ориентируемся – примерно понимаем, откуда и куда, опасно это или нет. Все люди, как правило, выходят на улицу и начинают обсуждение. Мужики особенно, которые служили-знают (улыбается).

Стало спокойнее, но сумку для первой помощи не разбираю, я купил все – от перевязочного материала до растворов. В Сартане большое убежище – это новая школа… Конечно, чуть неправильно сделано, но все равно хорошее. И подвал у каждого есть.

Я зачастую смотрю 1+1, хоть и знаю, что они не всю правду говорят. Каждый день слышу, что сепаратисты обстреляли то-то и то-то – особенно в нашем направлении, но дома совсем другое: украинские пушки стреляли, ДНРовцы обстреливали в ответ. Это мы просто наблюдали. Слышали, видели, как зарево. Потом как верить СМИ? Все каналы – как российские, так и украинские – говорят то, что им нужно.

ОБСЕ я в Сартане не видел. Я пригласил бы их просто – ну, как европейскую организацию, которая следит за запрещенным оружием – к себе домой. Пускай бы они послушали и определили, потому что все знают, где кто стоит.

Сергей: "Стало спокойнее, но сумку для первой помощи не разбираю, я купил все – от перевязочного материала до растворов"

Для меня главное, чтобы была хорошая работа, достойная зарплата, и чтобы моя семья, мои друзья жили спокойно. У меня зарплата 3000 гривен – работаю на полторы ставки, а в семье двое детей, жена, мама.

У меня с зарплаты снимают – хотя это не странно (ну как НЕ странно?) деньги на войну. Я не хочу платить. Я не хочу этой войны. И боюсь, что эти деньги пойдут не на защиту мирных людей, а что я просто буду набивать чужие карманы.

Естественно, я помню, как все началось. Это было страшно. Мы не были готовы, не было у нас таких ситуаций, когда резко всех вызывают из дома. Мне звонят: ты должен быть как можно быстрее на работе, у нас завал (улыбается), дословно так было сказано.

Операционная сестра живет в Сартане, санитарочки две. Так как я на машине… естественно, все машины скорой помощи и так были перегружены… я быстро всех собрал, они уже стояли над дорогой, и на машине сюда.

Приемная тоже не была готова к такому количеству людей. У нас хирург хороший, опытный. Определял — кого куда, кто может подождать, кто не может, кого надо быстро в операционную.

Тогда было много военных– майор, солдаты, какой-то командир. И мирных. ДНРовцев, кажется, только два.

Украинские в реанимации так и лежали все время, мы их в хирургию не передавали – их увозили очень быстро, чтоб ДНРовцы не забрали в плен. Побыли дня четыре, мы их стабилизировали, и на Днепропетровск или Киев.

У одного была в живот проникающая. У другого – нога ранена. Третьему голову зацепило, но не сильно. Одного мы на каталке передали скорой помощи, а второй, хромая, но шел – у него многочисленные были, но не очень сложные.

Мы специально выходили посмотреть, чтобы никого не было, а потом их выводили. Но у них был страх в глазах, даже на операционном столе. У нас есть такие приборы – ларингоскопы, тубус и клинок для интубации, похоже на пистолет. Один испугался очень сильно – успокоили его, показали, что это такое. Он был в шоковом состоянии, тоже не ожидал резкого такого начала.

Анестезист из села Сартана вспоминает, что приемная больницы не была готова к такому количеству людей

Самое главное в военной хирургии – быстро и правильно распределить больных. Диагностика, на первом этапе – когда в приемную поступает человек, и ты определяешь, как его поставить в очереди. Как он дышит? Какие ранения? Вот это самое главное…

Дальше — это уже мастерство. Наркоз, операция, дальше все идет по схеме. Если ты правильно с самого начала поступишь…. Мы работали тогда на два стола, все немедленно документировали.

В эти моменты ты мобилизуешься, тебе некогда думать об усталости… это потом уже. У нас страх наступает после того, как все это закончилось. Тогда мы расслабляемся и понимаем все. А в критических ситуациях страха нет.

Для меня лично это – что-то неизбежное… Я верю в судьбу. Я медик – и еще больше верю в судьбу (смеется). И верю в Бога. От нас зависит очень мало. Если человеку суждено умереть… Мы, естественно, боремся за его жизнь, но если нужно отпустить, то нужно. Хвататься за жизнь бывает и не обязательно. У каждого есть определенная миссия.

Танцую сейчас, конечно, мало, только дома и с женой. Времени нет. Я и дома, и здесь работаю.

Жена тоже танцует – мы же учились в Греции хореографии вместе, там познакомились, приехали сюда, и через год поженились.

Я врать не буду. Раньше, честно говоря, поддерживал ДНР. Сейчас изменил свою позицию.

У нас двое детей. Маленькому – ему будет три – мы говорим, что гром гремит. Старшая все понимает – 14 лет. Когда обстреливали Сартану, она говорила: "Давайте, может, поедем к бабушке в Крым?"

Но я никогда не уеду. Я родился в Сартане, вырос. И куда бы ни уехал, я не могу больше чем две недели там находиться.

А мама? Я никогда не брошу свою маму. Дом, который мы построили. Что такое дом в селе? Это жизнь. В квартире такого нет. Я не могу бросить это. Могу жену с детьми отправить, но сам… Не знаю.

Ольга Михайлюк, специально для УП.Жизнь
(помощь в подготовке материала – Наталья Перчишена)