Между "Charlie Hebdo" и Волновахой
Когда весь мир следит за трагедией в Париже, меня не оставляет мысль – почему террористическому акту в Париже мировая общественность придает большее значение, чем множеству смертей в Украине или других странах. Ведь ценность жизни человека одинакова, а реагируют на ее потерю так по-разному.
Теракт это насилие, осуществляемое против мирного населения с целью его запугать и таким путем повлиять на общественное мнение и политику государства. Но почему Чарли вывел на улицу миллионы людей и ключевых мировых лидеров, а Волноваха в очередной раз спровоцирует "глубокую обеспокоенность"?
Если смотреть на юридическую сторону вопроса, то и массовое убийство в офисе Чали Хебдо, и расстрел пассажирской маршрутки под Волновахой являются по сути своей террористическим актом одинаковой природы со схожими трагическими последствиями. У них могут быть разные мотивы и разные исполнители, но оба случая подпадают под определение терроризма.
Разница между этими терактами не только в том, что один произошел в центре французской столицы, а другой - в глубинке Донецкой области. Разница - в двух принципиально важных вещах.
Во-первых, реакция украинцев и французов на это событие. Во-вторых, международная политика. О международной политике по поводу конфликта на Донбассе, об относительности в определении терроризма и о столкновении цивилизаций я писать не буду. Об этом много сказано.
Самая большая пропасть, разделяющая Чарли и Волноваху, - это уровень толерантности к насилию в обществе.
Во Франции, у которой есть проблемы с точки зрения ксенофобии и дискриминации, как и во многих развитых странах, тем не менее, существует нулевая толерантность к насилию.
Именно поэтому выразить свое сопереживание с горем и протест против содеянного вышла вся страна, и весь мир последовал ей. В Украине уровень терпения насилия намного выше, потому для нас самих, украинцев, трагедия в Волновахе это повод поохать на кухне, эмоционально отморозиться, сославшись на занятость, или "запостить" картинку Je suis Volnovakha. Не для всех, но для многих.
Мы не способны на бОльшую эмпатию потому, что изморены постоянным сочувствием.
Мы привыкли к насилию настолько, что перестаем замечать его. Да, это отчасти последствия борьбы на Майдане и войны на Востоке, но не только.
Мы, как общество, привыкли не замечать у детей синяков от родительских побоев. Привыкли принимать семейное насилие как данное. Привыкли молчать в тряпочку, когда наших детей в школах и детсадах строят как солдатские роты и учат терпеть унижение.
Привыкли к беспределу, который происходит в детдомах, психбольницах и интернатах для людей с инвалидностью. Привыкли проходить мимо уличных драк. Привыкли считать изнасилование виной жертвы.
Привыкли оставлять без должного расследования беспрецедентные обстрелы городов и прицельные обстрелы площадей. Привыкли закрывать глаза на насилие в системе.
Нам нужен вопиющий исход прежде, чем мы начинаем реагировать на насилие. Мы не реагируем на сообщения о пытках в правоохранительных органах, пока нам не предоставят несколько вопиющих случаев с летальным исходом. Мы не заботимся о поломанном светофоре или ветхих деревьях в общественных парках, пока то или другое кого-то не убьет.
Мы просто привыкли, что насилие на начальных уровнях терпимо. Исключением была мощная реакция на издевательства над Оксаной Макар и избиение студентов на Майдане, но даже после них мы иногда путаемся в замере температуры насилия и его дозволенности.
Для того чтоб акты насилия в Украине, подобные Волновахе, всколыхнули нашу власть и международную общественность, всколыхнуться должны мы сами.
Не только, когда пролито много крови, и жизни людей уже не вернуть. Всколыхнуться, когда можно уберечь, предотвратить, помочь.
Нам катастрофически нужно понизить градус терпимости к насилию в обществе. Для этого важно, но не достаточно, выйти на демонстрацию с плакатом или отправить деньги семьям погибших.
Нужно перестать терпеть насилие всех видов и размеров в повседневной жизни. Иначе мы будем продолжать оплакивать на могилах своих сограждан, культивируя ненависть и страх, и быть объектом "глубокой обеспокоенности" Запада.