От войны до войны. Художник Андрей Дурейко про актуальное беларуское искусство

Вопрос о музее современного искусства — предмет дискуссии не только в Украине, но и в Беларуси.

Попыткой представить себе такой музей в соседней стране является выставка "ZBOR. Движение беларуского искусства" (от бел. zbor — "собрание") в арт-пространстве фонда "Изоляция".

Такая репрезентация происходит впервые, и украинцы первые, кому предоставлена такая возможность. К сожалению, в силу разных причин организаторы пока не видят возможности показать экспозицию в таком виде в собственной стране.

За долгое время без музея многие художественные работы не сохранились. Однако организаторы попытались воссоздать их, предоставив репродукции работ в масштабе один к одному, таким образом погружая украинского зрителя в полную историю развития беларуского искусства.

Выставка проходит на третьем этаже бывшего заводского здания "Изоляции". Кураторы выставки, Андрей Дурейко и Максим Тыминько, представили лишь часть работ – 40 наиболее ярких проектов художников и коллективов. А также, собственно, два важных архивных проекта – KALEKTAR и ZBOR, – которые направлены на коллекционирование и архивацию всего, что происходило в культурной среде Беларуси с момента ее независимости.

УП.Культура поговорила с художником и сокуратором выставки Андреем Дурейко о том, что сегодня происходит в беларуском искусстве, как оно развивалось на протяжении десятилетий и что его объединяет с украинской ситуацией.

– На этой выставке мы хотели сконцентрировать свое внимание на двух вещах: ZBOR и KALEKTAR. ZBOR – как архивная и аналитическая части, это аналоговые тексты и живые произведения. Вторая часть – KALEKTAR – более визионерская.

В свое время у нас актуализировался вопрос Музея современного искусства Беларуси и того, как его формировать. Поэтому возникла идея обобщить архив, который на тот момент уже был в виде частной коллекции материалов. На основе того, что уже существует, легче создавать новый проект.

Беларуский художник, сокуратор выставки ZBOR Андрей Дурейко

Тем более, что многих вещей (видео, перформансов, инсталляций, акций) уже нет. И некоторые проекты, представленные на выставке, – это попытка реконструкции работ в масштабе один к одному, что вообще делается очень редко. Но для зрителя это возможность увидеть, как мыслил и масштабировал художник.

"ФРАЗА "НИЧЕГО НЕТ" СТАЛА НАРИЦАТЕЛЬНОЙ, ОНА ПОКРЫВАЕТ ДЕСЯТИЛЕТИЯ"

– Вы отметили, что некоторых работ не существует, почему?

– Большинство вещей исчезло из-за отсутствия институции, которая могла бы все это коллекционировать и собирать. К примеру, работа "Нічога няма" (Алексей Лунёв, "Нічога няма", лист из серии Black Market, 2009) во многом характеризует то, что происходило со страной и людьми. Она стала некой иконой.

Вот эта фраза – "Нічога няма" – стала нарицательной, она покрывает десятилетия, все сегменты: музея нет, галереи нет, архива нет, учебных заведений нет. Но эта выставка иллюстрирует – современное искусство в Беларуси есть.

Репрессивная система в нашей стране существует до сих пор. Хотя, конечно, быть может, не такая сильная, как в начале прошлого века.

В Беларуси 1990-х было целое поколение, которое изгнали из академии, художественных училищ (Андрей Дурейко среди них. – УП.Культура). Эти люди были вытеснены из страны, потому что на тот момент не было других учебных заведений.

Экономически все было устроено так, что никакие галереи и музеи не могли брать их работы. Казалось, страна потеряла целое поколение художников, и не только художников.

Андрей Дурейко: "Фраза "Нічога няма" покрывает десятилетия, все сегменты: музея нет, галереи нет, архива нет, учебных заведений нет"

Ситуация сложилась такая же, как с парижским "Ульем" (комплекс арт-студий для молодых художников, организованный Альфредом Буше в Париже в начале ХХ века, внешне напоминал улей. –УП.Культура), когда многие известные беларуские художники вынуждены были уехать в Париж, после чего стали знамениты. Пример тому – Марк Шагал.

И вот в 1990-х произошел повтор такой ситуации. Возможно, это вообще ритмика беларуского сознания, но это все, конечно, на грани мифов. Оказалось, что сейчас, окончив школы искусств в Лондоне, Нью-Йорке, Дрездене, мы получили целую сетевую структуру беларуского искусства за границей. Причем оно не распалось на отдельные элементы, а наоборот – способно аккумулировать идеи.

– Насколько практика исключения студентов применяется сегодняшним репрессивным аппаратом?

– Да, все это присутствует. Я не занимаюсь анализом репрессий – это не мой сегмент. Сегодня существуют и другие вещи. К примеру, в то время, когда я поступал в академию, был конкурс 6-7 человек на место.

Сегодня на монументальное отделение конкурс почти один к одному и из семи человек поступает шесть девочек. Лет 20-30 назад это было практически невозможно. То есть некоторые вещи пытаются имитировать. Но сейчас даже исключать некого.

"ВО МНОГИХ МЕНТАЛЬНЫХ И КУЛЬТУРНЫХ ВЕЩАХ МЫ – ЧАСТЬ ЕВРОПЕЙСКОГО КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА"

– Есть ли какие-то характеристики, которые присущи беларускому искусству, и чем именно беларуский акционизм и партизанское движение отличается от любого другого?

– Безусловно, есть свои особенности, но их достаточно трудно локализовать. В том числе и по причине того, что достаточно сложно понять: что такое "национальное"? Можем ли мы сказать, что беларуский художник отличается от московского? Отличается. Он более эпизодичен.

Как правило, это индивидуальные акции, как правило, ему присущи игровые черты. Но я не думаю, что все это уникальные вещи. Все это можно также найти и в балканском регионе, и в немецком искусстве, и во французском искусстве 1960-х.

Андрей Дурейко: "Беларуское искусство за границей не распалось на отдельные элементы, а наоборот – способно аккумулировать идеи"

Я не думаю, что существуют совсем уникальные черты, присущие исключительно беларускому искусству. Я думаю о другом: во многих ментальных и культурных вещах мы – часть европейского культурного пространства, и обособляться от него все время было контрпродуктивно.

– Каждая страна переживает свои собственные проблемы и травмы, с которыми она если не борется, то хотя бы обозначает с помощью искусства. У вас уникальная ситуация, учитывая долгое президентское правление Лукашенко.

– Ответом и иллюстрацией к вашему вопросу может быть проект Алеся Пушкина "Письмо президенту" (Алесь Пушкин, перформанс "Подарок президенту "За пятилетний плодотворный труд!", 1999, Минск).

Тогда художник вышел на улицу с тачкой навоза, иллюстрируя то, во что превращается страна во время правления Лукашенко. Это была критическая, националистическая, правая акция, которая подтверждает, что политическое критическое искусство в Беларуси присутствует в самом высоком градусе.

С тех пор художника Пушкина периодически репрессируют, но не уничтожают. Возможно, власть понимает, что не стоит осуществлять более радикальные шаги.

"БЕЛАРУСЬ – ЕДИНСТВЕННАЯ СТРАНА В ЕВРОПЕ, В КОТОРОЙ СУЩЕСТВУЕТ СМЕРТНАЯ КАЗНЬ"

– Есть ли у вас подобные левые акции? И как они сосуществуют в одном пространстве?

– Есть и левое искусство, если его так можно называть. На выставке в "Изоляции", к примеру, представлена работа группы "Липовый цвет". Тут стоит вспомнить художника Дениса Лимонова и его обращение к генпрокурору Беларуси.

Беларусь – единственная страна в Европе, где до сих пор существует смертная казнь. В начале нулевых в Минске произошел взрыв в метро, в течение суток террористы были схвачены и приговорены к смертной казни – расстрелу. Никакие протесты, заявления против этого приговора не были услышаны, все было безуспешно.

Андрей Дурейко: "Во многих ментальных и культурных вещах беларуское искусство – часть европейского культурного пространства"

Последней возможностью спасти человека было – взять вину на себя. По всем законодательным принципам против этого человека должно было быть возбуждено уголовное дело.

Этим актом художник пытался оттянуть время исполнения приговора. Это высший акт гуманизма – взять вину на себя, чтобы спасти другого. Эта вещь за границами искусства. И, возможно, даже за границами морали. И в этом позиция радикальной группы "Липовый цвет" и в частности Лимонова.

"Я НЕ ЗНАЮ НИ ОДНОГО ХУДОЖНИКА В БЕЛАРУСИ, КОТОРОМУ БЫЛА БЫ БЕЗРАЗЛИЧНА ВОЙНА В УКРАИНЕ"

– Насколько советское прошлое, память и наследие актуальны для беларуского искусства? Входит ли в этот перечень актуальных вопросов переосмысление Второй мировой войны, память о Чернобыле, например?

– Безусловно, входит. И так получилось, что когда мы выстраивали логику выставки и пытались связать работы между собой, получилось, что экспозицию архива можно условно назвать "от войны до войны".

От войны Второй мировой до войны вашей, или нашей, потому что эта война коснулась всех.

Все, что происходит, связано с нашим советским прошлым. Это не только вооруженный конфликт, это война сознаний, которая идет до сих пор. Часто герои меняются местами: вчера красные, потом красные побагровели и стали черными. Все это очень интересно для художника.

Марина Напрушкина создала целый офис контрпропаганды (Марина Напрушкина, инсталляция "Бюро контрпропаганды", 2011, Национальная галерея искусств "Захента", Варшава, Польша). Часть ее работ – это найденные вещи, чистые старые советские цитаты, которые сегодня уже воспринимаются иначе.

Андрей Дурейко: "Все, что происходит на Донбассе, связано с нашим советским прошлым. Это не только вооруженный конфликт, это война сознаний, которая идет до сих пор"

– Вы говорите о войне на Донбассе. Как она отражена в современном беларуском искусстве?

– Я не знаю ни одного из действующих беларуских художников, которому эта тема была бы безразлична. Я могу привести пример: объединяться – вот что еще характерно для беларуского искусства.

Долгое время были очень интересны совместные художественные работы Олега Юшки и Кирилла Лубинца (на выставке в "Изоляции" представлен кадр из игры Counterstrike из проекта "Музей Бруно", 2006. – УП.Культура).

Но война в Украине разделила этот дуэт. В моем случае была похожая ситуация, когда события во время Майдана сыграли трагическую роль в моих отношениях с некоторыми людьми.

"СЕЙЧАС ВСЕ МЕНЯЕТСЯ. ИСКУССТВО СТАНОВИТСЯ БОЛЕЕ ЖЕСТКИМ"

– Я бы хотела вернуться к вопросу о женщинах-художницах в беларуском искусстве. Вы уже упомянули, например, что факультет монументального искусства популярен среди девушек. Для Украины, например, это очень актуальная тема, так как в последнее время количество девушек-художниц резко возросло. И вполне можно говорить о неком буме женского искусства. Насколько мы в этом с вами похожи?

– Актуализация феминизма, конечно, присутствует, и многие беларуские женщины-философы десятилетие назад, а может быть немного раньше, распознали в этом некий тренд.

Могу привести вам пример работы Жанны Гладко "Провоцируя силу" (Жанна Гладко, "Автопортрет", из серии Inciting Forcе, 2012), которую она посвятила своему отцу. Это очень персональная история, почти интимная. В беларуском языке слово "отец" имеет аналог – "Бацька".

На самом деле здесь даже не нужно придумывать никаких параллелей, это все происходит произвольно. Поэтому все личные, персональные вещи косвенно проецируются на общественную, политическую жизнь. Но в этом анализе и в этой дискуссии мы можем обратиться к Фрейду и к вопросу о том, что такое эротическое и политическое.

Андрей Дурейко: "Для беларуского современного искусства характерно умение объединяться"

Еще одна художница Антонина Слободчикова работает над темой женского как такового, не ограничиваясь феминизмом. Ее проект, который мы выбрали для выставки, называется "Яно тут" (Антонина Слободчикова, проект "Яно тут", 2011-2012) – в переводе "Оно тут".

Но что оно? Что тут? Здесь вы можете вспомнить работу, о которой я говорил раньше, – "Нічога няма". И мы создаем некий метафизический круг разговора о беспредметном. Наша задача как кураторов состояла в том, чтобы затрагивать подобные вопросы, переводить дискуссию на философский уровень.

Что касается темы гендера, здесь еще важно отметить: на официальном уровне в нашей стране существует самая высокая квота для женщин в парламенте. Но при этом есть закон, по которому женщин не пускают в список из 256 профессий.

И эту ситуацию очень хорошо иллюстрирует работа Марины Напрушкиной, которая называется "256+1" (на слове "один" показывает средний палец. – УП.Культура).

"РЕГИОНАЛЬНОСТЬ – ВАЖНАЯ ЧЕРТА БЕЛАРУСКОЙ КУЛЬТУРЫ"

– Что отличает беларуское искусство 1990-х от нынешнего?

– Две вещи: в 1990-х у искусства был запал, это было искусство освобождения, неподконтрольное искусство, искусство эксперимента, незнания. Потому что в силу закрытости общества, некой наивности, поколение перестройки и свободы действовало интуитивно, эмоционально.

Стирание жанров, границ – все это приветствовалось. Группы художников называли себя – литературно-рокенролльные или кино-рокенролльные. Это творчество было коллективным, бессознательным, игровым.

Сегодня очень чувствуется осознанность выбора в искусстве, концептуализм как философия. Мы живем в эпоху нового вызова, в эпоху закончившегося постмодернизма. У нас есть ощущение, что все меняется. Это искусство более жесткое, более плакатное. Оно содержит более ясное высказывание.

Андрей Дурейко: "Сегодня очень чувствуется осознанность выбора в искусстве, концептуализм как философия"

– Что касается искусства на периферии, не в центре, не в Минске. Есть ли оно там?

– К моему сожалению, 1990-е годы и нынешнее время кардинально отличаются в этом плане. И построение пирамидальной системы общества привело к вырождению искусства вне центра. Оно постепенно вымывается из регионов, искусственно выводятся художники.

Но есть, конечно, и примеры, когда все-таки из регионов выходят хорошие артисты. К примеру, "Липовый цвет", о которых я говорил, из Могилева. По-прежнему альтернативой Минску является Витебск, который в 1990-х был более активным, чем столица.

Вообще если говорить о характеристиках беларуского искусства, то регионализация – это как раз характерная черта. И она выходит из европейской традиции. Ведь это большой вопрос, где искусство представлено более полно и интересно: в Дюссельдорфе или Берлине? И, по моему мнению, пирамидальная форма общества контрпродуктивна для искусства.