Алексей Тарасов: Лучшие тексты писали девушки со стальными яйцами

"У каждого в нашей редакции была своя суперспособность. Кто-то, например, умел разговаривать со Святославом Вакарчуком", - вспоминает Алексей Тарасов, журналист, редактор и кинокритик. Теперь его можно слушать в эфире "Радио Аристократы" и смотреть на hromadske.tv в проекте "Громадское на русском".

Но публика знает и любит его в первую очередь как главреда украинского Esquire. Бессменного – от первого номера, вышедшего в марте 2012-го, до последнего, который увидел свет в январе и сразу стал ужасным дефицитом.

Во Львове, куда Алексей приехал делиться со студентами Школы журналистики Украинского католического университета секретами написания длинных текстов, мы вспоминаем Esquire, говорим о новой профессиональной любви и проблемах украинского кинематографа.

- Алексей, ты писал, что твои фантомные боли после закрытия Esquire уже прошли. Если представить, что тебе предлагают перейти в редакцію в любой другой стране, какую бы ты выбрал?

- Комфортнее всего я чувствовал бы себя в американской или британской редакции. Просто потому, что я владею языком. В принципе, лучше всего дела идут у корейского Esquire. У них каждый номер выходит страниц на 500, из которых 380 полос занимает реклама. С коммерческой точки зрения это суперуспешный проект.

К тому же это Южная Корея, мне было бы интересно там поработать. Когда мы познакомились с их редактором, а это скромный взрослый дядечка, в очках и костюме, мы спрашивали: "Как вам это удается?", а он отвечал: "Я не знаю…". Они, наверное, купаются в деньгах. Но при нынешнем обесценивании гривны мы, пожалуй, тоже скоро сможем себе это позволить.

- Что в большей мере определяло успех украинского Esquire: специфика команды или все-таки сама концепция издания?

- С одной стороны, конечно же, команда. В штате нас было немного, всего восьмеро. Кто-то имел доступ к топовым политикам, кто-то – проследить кокаиновый трафик в Украине, но главное, что каждый лучше всех разбирался в своей теме.

Как мне кажется, удалось собрать также отличную армию фрилансеров – авторов текстов, фотографов, иллюстраторов. К тому же, в журнале мы говорили о вещах, актуальных в Украине, так, как не делал никто другой. Мы часто обращались к игровым форматам. Возможно, в этом был наш успех.

- Почему ты называл идеальным автором для Esquire Сергея Жадана?

- Он идеален в том смысле, что его проза и поэзия сугубо мужские. Esquire – мужской журнал, и мне изначально хотелось привлекать писателей, чтобы мы следовали концепции американского Esquire 60-70-х годов. Жадан сделал для нас несколько замечательных интервью. Кроме колонок, которые он писал в каждый номер, также поговорил со своим другом, фотографом Борисом Михайловым. Потом поехал к Эдуарду Лимонову, и это была история о том, как два великих писателя из Харькова встречаются в Москве.

Для предпоследнего номера он разговаривал с Александром Ройтбурдом, потому что Жадана мы назвали писателем года, а Ройтбурда – художником года.

Жадан, что называется, No Bullshit Author. Мне это очень близко. А его колонки – это как песни группы U2: простые истины, которые хочется пропеть всем вместе, хором, взявшись за руки.

- В свое время тот факт, что Esquire в Украине выходил на русском языке, несколько возмущал часть читателей.

- В общем, и продолжал их расстраивать и дальше.

Фото: dusia.telekritika.ua

- Тем не менее, тексты украиноязычных авторов переводили. Почему ты не веришь в двуязычные издания?

- Это надуманная проблема – тема языка второстепенна. В какой-то момент мы поняли, что можем ставить тексты на украинском. Например, Ярошу я задавал вопросы по-русски, а он отвечал по-украински. В разговоре с Ройтбурдом Жадан задавал вопросы по-украински, а Ройтбурд отвечал по-русски. И это нормально – в формате интервью я это себе ещё представляю.

Прекрасно понимаю тех, кто расстраивался из-за того, что журнал не на украинском, потому что они болеют за язык и переживают из-за того, что его никто не защищает и не пропагандирует. Но, тем не менее, мне кажется, что это не было основной проблемой и не может быть таковой никогда. Вопрос не в том, на каком языке написано, а в том, насколько хорош текст.

- Ты и сейчас считаешь мужчин лучшими авторами, чем женщин?

- Нет, это не правда. Я много раз признал свою ошибку. Лучшие тексты для журнала Esquire в Украине сделали девушки со стальными яйцами, которые умели то, что ни один мужчина-автор не мог нам предложить. Я ошибался. Женщины лучше, чем мужчины, это факт.

- А кто лучшие кинокритики?

- Кинокритика – это вообще очень странный формат, особенно в Украине. Ты не получаешь никакого feedback’а. Мне кажется, кинокритика уже вообще ни на что не влияет. Не думаю, что даже разгромная рецензия в The New York Times какой-нибудь Манолы Даргис на фильм Майкла Бэя каким-то образом уменьшит количество денег, которые он заработает.

Кинокритика – это, с одной стороны, нарциссическая штука. Ты будто самоутверждаешься за счет произведения, к которому не имеешь отношения, и даже приблизительно не знаешь о том, каких усилий стоило его создать. Но, в принципе, я иногда к этому обращаюсь и что-то читаю.

Наверное, в итоге кинокритик – это не тот, кто говорит тебе, хороший это фильм или плохой, а скорее человек, с которым ты соглашаешься, у вас совпадают мнения. Ты используешь его как ориентир.

Предновогодний выпуск украинского журнала Esquire

- Если говорить об украинском кинематографе, были ли прошлогодние "Племя" и "Поводырь" качественным инсайтом?

- Я не смотрел "Поводыря". А "Племя" – это отличное кино европейского уровня. Оно, конечно, что называется, артхаусное, в том смысле, что его аудитория не может быть массовой. "Племя" слишком сложное по форме и содержанию. Но это классный пример хорошего, качественного европейского фильма. У него интересный формат: отсутствие диалогов, сурдоперевода. Мы должны сами читать жесты героев и как-то их интерпретировать.

Я давно слежу за Мирославом Слабошпицким. Мы знакомы еще с Берлинского кинофестиваля, когда в конкурсе участвовала его короткометражка "Диагноз". Мне кажется, у него большое будущее. Он немного самовлюбленный, немного самодур, но это нормальная черта автора. Важно то, что он производит.

Слабошпицкого кто-то может назвать конъюнктурщиком, потому что он берет такие темы, которые потенциально интересны на фестивалях. Но это тоже не проблема. Если это то, что его волнует, интересует, и он может об этом классно рассказать, то он большой молодец.

- Насколько украинскому кино сейчас следует рассчитывать на государственные дотации?

- Тут, наверное, нет однозначного ответа. Протекционистская политика со стороны государства, к примеру, есть во Франции, и там удивительная индустрия. Фильм "Les petits mouchoirs" ("Маленькие секреты" Гийома Канэ 2010 года, - авт.), разговорная драма на два с половиной часа, заработал в прокате больше, чем "Аватар".

Фильм "Les Intouchables", "Неприкасаемые", тоже с минимальным бюджетом. Но эта комедия стала самым кассовым фильмом проката, обходя все блокбастеры.

Я думаю, самая большая проблема украинского кино состоит в том, что нужны хорошие сценарии. Я не знаю, как вырастить поколение сценаристов, у меня нет ответа, где их брать. Но в тот момент, когда появятся хорошие сценарии, у нас будут хорошие фильмы.

Фото Александры Черновой

- Цитируя западных критиков, российский "Левиафан" ты назвал "фильмом ужасов". Насколько это объективно относительно российских реалий и в чем эта картина актуальна для Украины?

- Звягинцев – это не мое кино совсем. Я не очень люблю его немножко натужный символизм, хотя этого стало меньше в поздних фильмах. В любом случае мне кажется, что это смелое кино, потому что говорить о проблемах тотальной коррупции в России именно сейчас, в тот момент, когда действует невероятная пропаганда, невероятная промывка мозгов и "крымнаш", выпускать подобный фильм в прокат – это очень смело.

Возможно, автор этого не предполагал. Скорее всего, просто совпала острота момента и острота темы, которую он поднимает. А для нас это актуально, потому что обе страны в этом смысле очень похожи: с коррумпированными чиновниками, кумовством, откатами, с тем, что никаких прав у простого человека нет, и он не может добиться ничего не через суд.

Все продается и все покупается. Поэтому я бы не стал говорить, что это только о России. Понятно, так как дело происходит там, где на стене висит портрет Путина, мы говорим, что это о российских реалиях. Но для нас это точно так же актуально.

- Как складываются твои отношения с российскими медиа? Что читаешь и считаешь ли нужным за ними следить?

- Что-то читаю на Slon.ru. У них есть колумнист Иван Давыдов, который пишет интересные тексты. Что-то смотрю на "Ведомостях". Иногда слежу за rbс.ru – там работает Андрей Бабицкий, который был редактором российского Esquire.

Это человек удивительных энциклопедических знаний. Но специально я за ними не слежу. Мне кажется, что совсем все плохо стало у журнала GQ с приходом нового редактора. Потому что когда был Михаил Идов, это выглядело как конкурентное, интересное, свежее издание, а сейчас – странный-странный гламур.

- За росcийским Esquire продолжаешь следить?

- Мы давно расслабились по поводу российского Esquire. Вначале очень парились, переживали, что иногда пересекаются темы. Есть история с нашим вторым номером, когда мы хотели поставить на обложку Хавьера Бардема и очень долго занимались переговорами. А потом нам позвонили из Нью-Йорка, из центрального офиса, и по страшному секрету сказали, что Хавьер Бардем выйдет в то же самое время у русских.

Мы его срочно сняли и поставили Шона Пенна. Такие вещи нас заботили.

Когда же в последнем номере у нас вышел Мэтью Макконахи, так уж получилось, что он на месяц раньше был в российском Esquire, то мы совершенно по этому поводу ничего не чувствовали. А вот поработать там мне было бы интересно. Там много хороших людей, они делают интересный продукт. У них больше возможностей. Все мы хотим работать в проекте, который дает больше вариантов как-то развернуться.

- Не было ли после Esquire эмоционального порыва с нуля создавать собственное издание?

- Мы это много обсуждали. Были варианты каких-то PDF-журналов. У нас появилась идея продавать подписки на год и на эти деньги делать некий журнал. Мы рассматривали все варианты, но они не рентабельны, не жизнеспособны. У каждого человека есть потребности, нужно кормить семью. Было понятно, что все равно эта история рано или поздно распадется. Поэтому планы остались не более чем планами.

Фото Александры Черновой

- Ты говорил, что Esquire как явление для тебя – это не про деньги, а про любовь. Что сегодня является твоей самой большой любовью?

- Мы это скорее авторам говорили, что Esquire – не про деньги, а про любовь. Просто потому, что мы иногда не могли заплатить тот гонорар, который они хотели бы. Моя новая любовь – проект Buro 24/7. Это пространство для того, чтобы чему-то научиться. Формат интернет-издания, новости – это какой-то другой удивительный мир, в котором нужно найти свое место и растить, воспитывать некую аудиторию. Сейчас это работа, как на галерах. Но я такое люблю.

- Ты очень самокритичен. В профессии это помогает или скорее мешает?

- Это нормальная черта. Возможно, не стоит ударяться в самокритику слишком сильно. Это тормозит, как любые чрезмерные вещи. Можно чересчур любить себя, и это тоже мешает. Но, думаю, люди, которые себя чрезмерно любят, гораздо более счастливы.

Хотя мне ближе какой-нибудь Вуди Аллен, чем, к примеру, Майкл Бэй, который очень себя любит.

Автор Ольга Клинова, для УП.Жизнь