Главные чувства и ценности войны
От редакции: Автор этой колонки публикуется под псевдонимом в целях безопасности. Публикации в рубрике "Погляд" не являются редакционными статьями. Они отражают исключительно точку зрения автора.
К войне невозможно подготовиться, уж поверьте мне на слово.
Можно прочесть сотню книг, посмотреть сотню фильмов и документальных хроник, но в экстремальный момент окажется, что тебе не нужен способ обеззараживания воды, а нужны какие-то очень личные качества, которые отчего-то не сформировали ни эти фильмы, ни книги.
Мой личный ассоциативный ряд к слову "война" это "стыд" и "растерянность".
Зимой 2014-го вместе с постояльцами дома престарелых я смотрела новости. Показывали события на Майдане. В компании лежачих и очень пожилых зрителей было мало эмоций.
Эти же новости молодые воспринимали гораздо более эмоционально – с осуждением, комментариями, прогнозами.
В странной компании очень пожилых людей не смотря на жгучий интерес ко всему, что показывали, новости смотрели молча.
Но в этом молчании был такой стыд, будто показывали при них что-то запредельное: выходящее за рамки норм морали, совести, человеческих понятий.
Этот жгучий стыд чувствовался во всем – как они это смотрели, по их дыханию. Как будто этим хаосом, убийствами перечёркивалось все, что они считали всю жизнь хорошим и правильным, все их идеалы и представления о совести.
И это были ведь только новости – ещё были свет и вода, работали магазины, и война была чем-то очень далёким.
Потом было острое чувство стыда от того, что я не смогла решиться вывезти маму и ребёнка из города.
Ей было семьдесят, ему полтора.
И как ни крути, в нашей семье я была самым здравомыслящим и активным человеком.
И как бы я не объясняла себе, почему и как, но мы все остались в городе.
Я не уехала с ребёнком, хотя могла, а мама не хотела уезжать принципиально, хорошо понимая судьбу брошенного имущества на нашей улице.
Я много раз испытывала после чувство стыда – когда мама носила ведра с водой от соседей: чтобы помочь мне, стараясь опередить меня, донести, облегчить мой труд; когда мама панически боялась обстрелов и ничего не могла поделать с этим страхом и ещё полгода кричала во сне "убивают"; когда мой ребёнок маялся с высокой температурой, а я не решалась искать ночью людей с рацией, чтобы вызвать "скорую".
Во мне не обнаружились какие-то особые качества – я не умела печь хлеб без электричества и успокаивать всех одним только взглядом. Я могла делать вид, что войны нет – это была моя защита всему, вероятно.
А потом пришла растерянность. Огромная, больше меня. Отчего никто не говорит, как быть? Что правильно сейчас? Что нам делать?
Вероятно, я ждала все время, что кто-то знакомый войдёт в наш дом и все разъяснит нам, успокоит – как жить дальше, что делать. Кто снимет страх своим присутствием и даст нам уверенность.
Но в наш дом приносили слухи и сплетни, страх, растерянность и недоумение – никто ничего толком не знал, повторяя только то, что слышал от кого-то.
Как факт – увольнение задним числом с работы. Я все время обманывала себя, что не уезжаю от того, что у меня есть работа. Выходит, это было иллюзией?
Потом я поймала себя на том, что в своём офисном платье и туфлях сижу на бордюре в ожидании гуманитарной помощи. Жду с толпой стариков – дадут сегодня или завтра?
А мимо нас идут двое "военных", наделённых бездной полномочий и боевым оружием, – один совсем мальчик, а другой в резиновых тапках на пыльных ногах. И я в офисном платье на бордюре рядом с их ногами...
Я все время убегала тогда из дома – вероятно, искала каких-то ответов. Как жить? Что дальше?
В конце июля пришла в наш офис. Ещё накануне там были люди, а сегодня никого уже не было, по всему городу не было электричества.
Я сидела за своим столом, за которым провела семь лет. Не важно, что не было света и людей, именно в этих стенах мне было ясно, что будет завтра.
После я отважилась прийти туда только спустя полгода. Забрать свою чашку и шарф.
Я все время ходила куда-то – за хлебом, за детским питанием, за памперсами. Вероятно, я просто убегала из дома. Невозможно было так просто принять то, что не нужно уже работать, и ходить тоже никуда не нужно.
Я шла с пачкой памперсов пешком. Транспорт уже не ходил. Шла по залитому солнцем пустому городу.
Думала, нет связи, я ушла из дома, когда не было и шести – не могла спать. И если я не вернусь, мама ничего не сможет узнать обо мне. Где я была? Куда исчезла?
После я видела сотни объявлений "разыскивается" о тех, кто пропал тем летом. Я шла по городу с этим бесценным трофеем – пачкой памперсов – мимо меня проехала единственная машина с вооруженными людьми.
Случись что-то со мной – никто ведь не узнал бы. Я не встретила на той дороге больше никого. А после появилось бы ещё одно объявление "Разыскивается… Пропала в августе 2014 года… Вышла из дома и не вернулась…"
"А я сама пеку хлеб", – сказала мне незнакомая женщина с мальчиком, которых я встретила у закрытого магазина.
И я почувствовала такую свою уязвимость тогда. Что я могу? Хорошо говорить? Да кому это было нужно.
Мои картинки с ярмарки или школьное сочинение "Как я провёл лето".
Мой кроха-ребёнок, которого мы бесконечно стаскивали с кровати на пол. За ночь десятки раз. Кровать-пол-кровать-пол. И падали сверху, чтобы уберечь. Он смотрел на нас снизу вверх – сумасшедших с этим вселенским страхом за него.
А днём я читала ему вслух. Когда стреляли и когда была тишина я бесконечно читала ему. И в погребе вместе с кофтой, свечками и водой были детские книги. Я читала ему все время, будто войны нет, а звуки вокруг –
шум, фон для этих детских книг.
Мои взрослые приятельницы остались в городе из-за своих старых матерей.
Одна из женщин занавесила балкон одеялом – от осколков. И ей казалось, что так спокойно. Как будто ткань стала щитом от войны. А лежачая мать слышала плохо и не воспринимала резких звуков.
Мать второй подруги всю жизнь маниакально следила за порядком. Она не могла понять, почему они с дочерью едят из немытых тарелок, вымаканных хлебным мякишем.
Дочь на очередное замечание сказала в сердцах, что нет сил таскать воду на седьмой этаж, и лет ей далеко за шестьдесят, и страшно, и очень тяжело...
– Отчего нет воды? Отключили? За неуплату? – мать вытаращила глаза.
– Мама, разве ты не слышишь, что все время стреляют? Разве не видишь, что нет света и воды? Идёт война вокруг!
– Дура, кто мог напасть на нас?! Это ты не оплатила вовремя, вот и отключили за долги, сознайся!
В очередную мою вылазку в город я попала в социальную столовую. Макароны с тушенкой взяла собой. Никак это не ложилось в один ряд – наш новогодний корпоратив с грушами и хамоном и эти макароны в баночке для мамы. "Это все со мной? В один год моей жизни? С разрывом всего-то в полгода".
У каждого из нас есть какие-то представления о себе – как о личности и специалисте. Представьте, что в какой-то момент, без всякой подготовки, все ваши представления рассыпаются под натиском реальности.
Сильнейшая переоценка ценностей и представлений о жизни. Сильнейший страх.
Что я вынесла из того лета? Самое простое – нет ценности большей, чем семья. Всё остальное не имеет никакого значения. И ради защиты близких ты способен на всё, к чему тебя не готовили ни книги, ни фильмы, ни вся предыдущая жизнь.
В сентябре я зашла в тёмный магазин детских товаров: "У вас есть домашняя обувь для мальчика? Размер – моя ладонь". Продавец вынес мне девичьи сандалии – какая разница, в чем ему ходить?!
Я должна была бы быть сильной и ловкой. На моем месте любая другая свернула бы горы. Я все время понимала, что должна что-то делать – защищать свою семью, кормить, обеспечивать им комфорт.
Но как это сделать там, где ни одна из привычных форм не работала?
Там, где не платили, где не было работы, где не было определённости?
И мы продолжили жить так, как жили до этого – готовили завтраки и обеды, пололи грядки в передышках обстрелов, читали ребёнку книги. Всё, что могли, вероятно.
Я ходила искать помощь и работу, хлеб, продукты, памперсы. Я пыталась понять, что происходит с моим городом и моей жизнью.
В очередную из поездок, утром, я увидела отца своего ребёнка. Он нёс аккумулятор из машины. Обливался потом, едва тащил его. Это был его район.
"Значит, он остался тоже в городе", – мелькнуло.
Я понимала, что должна бы ненавидеть его за то, что он не зашёл к нам ни разу – спросить живы ли мы. Удостоверится, что его сын в порядке, спросить, не нужно ли нам что-то.
Неважно, что мы не вместе, неважно, что он испытывает ко мне, важно, что его сын жил всего-то в трёх километрах от него в тоже время и при тех же обстоятельствах…
Но идеальной картинки из возможных сценариев так и не сложилось. Он прошёл мимо, не заметив меня, а я запретила себе думать о том, что должно было бы быть и непременно было бы в хороших фильмах.
И когда появилась связь, когда посыпались звонки друзей из других городов, я поняла – я для них прежняя. "Как и чем я могу помочь тебе", – вместо такого ожидаемого "вы этого заслужили".
Анна Восточная, Луганск, специально для УП.Жизнь
Титульное фото kmiragaya/Depositphotos
Публікації в рубриці "Погляд" не є редакційними статтями і відображають винятково точку зору автора.
Вас також може зацікавити:
Коронавирус в "ЛНР": от юмора до полного игнорирования проблемы
Коронавирус в "ЛНР": паника и страх, но не от неизвестной болезни
Школьные реалии Донбасса: национализация, украинский язык, "сдайте на телевизор"
Как устроен бизнес на детях в "ЛНР"
Зимние каникулы в Луганске: убедиться, что решение уехать было правильным
Ми хочемо тримати з вами зв'язок. Будемо раді бачитися і спілкуватися з вами на наших сторінках у Facebook та у Twitter.
А якщо хочете бути в курсі лише новин та важливої інформації про здоров'я, підписуйтесь на нашу Facebook-групу про здоров'я та здоровий спосіб життя.